Страус – птица русская (сборник)
Шрифт:
А «старушка не спеша» – это совсем другое.
Я вспоминаю и улыбаюсь. Это поет Людмила Петрушевская. Она вам не старушка. Она вам… Бог весть что такое.
Какой-то неприлично, немыслимо, непозволительно талантливый человек. Женщина, которая умудрилась посмотреть со стороны на женскую природу и долю, владея чуть не всеми известными формами словесности – драматургией, поэзией, рассказом. Причем обнаружила их тайное родство «по музыке», которая, конечно, жанров и форм не разбирает, раз уж зазвучала. Петрушевскую читают дети и, скажем, те же старушки одномоментно, и не потому, что она такая ловчила и оборотень слова, – ну что делать, такой вот идеальный слух на слово. И на понимание мира. Что детям можно говорить, а что взрослые вынесут – знает распрекрасно.
Многие ее вещи я перечитывала по многу раз – «Время ночь», «Черное пальто», «Новый Гулливер», «Бифем», другие рассказы и пьесы. Удивительная история: в Петрушевской совпали предельно
Настоящая работница – а вид легкомысленный: чистый эльф. Типа Дюймовочка, выбившаяся (за каким-то чертом) в люди. Что-то сказочное есть во всем облике Людмилы Петрушевской, вечно детское и женственное, но не бабье. Удивленными голубыми глазами она смотрит на «житейскую мреть» и вроде бы там, внутри, со всеми корчится, ан нет: вот и взлетела, вот и, отряхивая поруганные перышки, опять запела о чем-то своем.
Боже, какой глупый, жирный, тяжелый вздор о ней, бывало, писали раньше эти мужские Тарантулы, грезившие, что они литературные критики или там патриоты.
Один начирикал: мрачный, злобный, беспросветный мир Петрушевской заставляет пожалеть несчастного автора, который во всем видит грязь. Он имел в виду пьесы Людмилы Петрушевской 70-х годов – «Любовь», «Чинзано», «Лестничная клетка», «Три девушки в голубом».
Это мы понимаем – как сидели эти совписы за пишмашинкой, а вокруг на цыпочках бродили жёны и шептали: «Тише! Папа работает!». Им, конечно, было сподручнее видеть светлое будущее и светлое настоящее, пока жена терла полы и варганила борщи.
А вот пришел человек ОТТУДА, где бабы убирают грязь, из женской России, и написал, как ТАМ живут – замученные, замороченные женские рабы, которые еще, оказывается, должны всё это любить и прозревать повсюду свет.
В конце концов, так и есть – свет никуда не делся, и даже только там, может быть, он и был и есть, в смиренной женской России. Только он, свет, обретается с муками, на тяжелой дороге, а не имитируется с помощью демагогии, ведь так? Что ж, наша героиня и шла по дороге – много писала, троих детей вырастила, стала рисовать – замечательно, а теперь запела.
Выходит на сцену с музыкантами и поет. Я видела концерт в двух отделениях, каждое по часу с лишним. В перерывах между песнями читает свои стишата. Мелодии старинные, знаменитые – а тексты Петрушевская написала к ним свои, «петрушевские». Так что у нас теперь есть «петрушевская» «Лили Марлен», «петрушевская» «Маржолена», «петрушевские» «Разноцветные кибитки»… Мы стали куда богаче!
– А скажите, Людмила Стефановна, зачем человек поёт?
ПЕТРУШЕВСКАЯ: Зачем человек поёт… Так. Расскажу одну историю. У меня есть подруга Марина Разбежкина, известный кинорежиссер. Тут она мне говорит: все, иду на Нобеля, сделала открытие! Она жила на острове Свияжск, посреди Волги, там когда-то был монастырь, а при советской власти с монастырем сделали понятно что. Интернат для психохроников. Марина жила там многие годы и фильмы снимала об этих несчастных людях. Однажды она шла по этому острову и услышала из канализационного люка стон и хрипение, заглянула и увидела электрика, который туда упал. Ну, видимо, не обошлось без того, без чего люди не могут на этом острове… Марина организовала помощь, доставили электрика в больницу, у него был инсульт, отягченный переломом чего-то в черепе, он был овощ. Она поехала его навещать, сидела, пыталась там чем-то его поить, потом пришла медсестра и стала довольно в грубой форме ее выпроваживать. Вдруг этот овощ открыл рот, и полился чистый русский мат, хорошо артикулированный. Медсестра дико испугалась и убежала… И надо было так случиться, что через месяц Разбежкина поехала навещать другого своего друга, интеллигента, философа, у которого тоже был инсульт. Она попала в ту же больницу, вошла в палату, там сидела жена, которая покраснела и сказала: вы не обращайте внимания, он вообще не знал никогда таких слов… А этот человек, интеллигент, философ, вдруг открыл рот, и пролился ядреный настоящий мат. И я, говорит Марина, сделала открытие. Мат не является речью! Это другой способ выражения, мат – это рычание, это исходит из атавистического центра, которым существо рычит…
И я вам скажу еще более интересную вещь. У меня уходила матушка. Я сидела подле нее и всячески пыталась ее забавлять. Она уже не реагировала ни на что, я сделала кассету с самыми ее любимыми песнями, с романсами Обуховой, с оперными ариями, и все время звучал магнитофон. А в головах сидела любимая кошечка. Так она уходила. Пришел к нам врач, который много лет работает в реанимации, он сказал: готовьтесь к худшему, она уже ушла практически, ничего не знает и не понимает. Я говорю – да? Мама, давай споём! Мама моя лежит как мраморная статуя, абсолютно неподвижно. Я начинаю: «По Дону гуляет, по Дону гуляет…», – и
– Но вы воете на высоком культурном уровне, делая переводы известных песен или совершенно оригинальные стихи на популярные мелодии, это уже не совсем вой, а сознательная акция!
ПЕТРУШЕВСКАЯ: Я к своему пению отношусь, знаете, слегка прищурившись и с любопытством, потому что наибольшую загадку человек представляет сам для себя. У меня с чего всё началось? Мы же театральные люди, и у нас бывали капустники в Доме актера, ну и я там посильное участие принимала в качестве писателя текстов. И меня попросила Люся Черновская, душа этих капустников и всего нашего театрального товарищества, написать гимн нашего театрального центра. И я написала текст на музыку старинного танго «День погас, и в голубой дали…», это сороковые годы, ленинградский мюзик-холл, певица Добржанская с тоненьким голоском, у меня была пластиночка… (поет гнусавым голосом, имитируя старую пластинку) «День погас, и в голубой дали ветер лег синей птицей на залив…» Я написала, конечно, другие слова и должна была это спеть. И вот, объявляют меня, выходят актеры танцевать танго, Езус Мария! Я схватила костюмчик, шляпу, какую-то размахайку со страусиными перьями, выскочила в кошмарном состоянии на сцену. Начинаю петь, разошлась с оркестром, опозорилась, голосок дрожит, Господи, помилуй, бегу за кулисы, думаю – позор, позор, встречаю там одного знаменитого режиссера, который смотрит на меня совершенно стеклянными глазами и даже как-то шарахается от меня… Я думаю: всё, он слышал! Подхожу к столику, там сидят мои дети и прочие родственники, говорят: как хорошо. Ладно вам утешать меня. Как сказал мне однажды Михаил Жванецкий, которого я упорно склоняю петь со мной дуэт из оперетты…
– Это роскошная идея…
ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да чудно мы бы спели (напевает, стилизуя «под оперетту»): Миша, ты всегда и всюду со мной! А он должен был бы петь: Люся!.. У него хороший голос, кстати. Но он ответил мне: «Я хочу смешить, но посмешищем быть не хочу». А я вот была этим самым посмешищем. Очень плохо ночь провела. На следующий день звонит мне Люся Черновская: вы пели изумительно, Рустам Хамдамов от вас в совершенном восторге. Через некоторое время звонит Рустам и полтора часа говорит мне, как хорошо я пела, как правильно, что дрожащим голосом, что так и надо, что он меня будет снимать в своем следующем фильме в роли какой-то аккордеонистки… Я ошалела – чтоб человек так долго утешал! Добрый человек Рустам. С этого, в сущности, всё началось. Ну а потом у меня творческий вечер был, и я почему-то решилась петь…
Для человека, любящего пение всем нутром, видеть, как поют сегодня на эстраде, – казнь. Муки ада. Чтоб в такой музыкальной стране, как Россия, были такие певцы – это наказание божеское. Впрочем, большинство тех, кто на виду сегодня, – и не певцы, и не актеры.
Разве они думают о творчестве? Они (используем интонации Бабеля) думают об домик купить с твердотопливным котлом, об яхту приобрести, об «феррари» поездить. Они – куклы для массы. Марионетки толпы. Это страшная должность, и страшная за нее расплата (но потом, потом…)
А настоящий певец не подлаживается под массы. Он поет для каждого человека так, как талант велит. «Если хочешь, чтоб дело было сделано хорошо, сделай его сам» – гласит пословица. Вот и Петрушевская запела, потому что хотела осуществить то пение, которое ей нравится.
Нежное, душевное, умное, где интонация на вес золота, где всё пронизано улыбкой и грустью, обеспечено прожитой-пережитой жизнью, где правит бал артистизм высшей марки.
Петрушевская выходит на сцену из какой-то своей истории, не настежь распахнутая для публики, а словно чем-то зачарованная, отрешенная, в ореоле своего излучения, точно в прозрачном, но плотненьком шаре. И оттуда ведет разговор – гибким, грустным, насмешливым, виртуозным интонационно голосом. Поёт ли она «Последнее воскресенье», где женщина умоляет возлюбленного о свидании, или «Старушку не спеша», где бабуля учит ги-бэ-дэдэ с помощью пэ-пэ-ша, как обращаться с пожилыми людьми, – «Сейчас я вам напомню вашу мать!», – всё исполнено ума и вкуса, не форсировано, не раскрашено фальшивыми красками. Конечно, вспоминается французский шансон…