Страж раны
Шрифт:
— К скалам! Бегом! Поняла, интеллигентка?
— Да! — в глазах Наташи плавал страх. Косухину на мгновенье стало не по себе, но отступать было нельзя:
— Беги!
Наташа быстро кивнула и побежала. Косухин, вздохнув, передернул затвор. Чтобы добежать, девушке понадобится минут пять. Или даже чуть больше…
Девушка бежала неровно, чуть пошатываясь и спотыкаясь. «Добежит, — попытался успокоить себя Косухин. — Чердынь, она же не знает, где вход!..»
Оставалось надеяться, что темнота поможет Наташе скрыться, а те, кто находится в убежище, не спят и помогут. Впрочем, сейчас Степе пора
Он вскинул винтовку и стал всматриваться в приближающиеся тени. Темнота, скрывавшая беглецов, мешала прицелиться. И тут в глаза ударил яркий свет — луч прожектора наконец-таки поймал его. Секунда — и второй прожектор направил свой свет на Косухина. Степа зажмурил глаза, чтобы не ослепнуть, упал и перекатился в сторону, на мгновенье оказавшись в спасительной темноте. Он успел вскинуть карабин, надеясь разбить хотя бы один из прожекторов, но тут в глаза вновь ударил свет, и Косухин опустил бесполезную винтовку.
«Почему не стреляют? — и тут же пришел ответ. — Живым хотят, гады! А у меня и стилета нет… Ладно…»
Глаза немного привыкли к свету. Степа встал и поднял карабин. Он уже знал, что стрелять в оборотней бессмысленно, но вес оружия успокаивал.
Первая собака — огромная, куда больше тех, что уже приходилось видеть, вынырнула из темноты и молча бросилась на Степу, пытаясь допрыгнуть и вцепиться в горло. Косухин был начеку — штык ударил зверю в грудь, скользнув по крепким ребрам. Собака, сверкнув красными глазами, отпрыгнула в сторону.
Из темноты возник второй пес и тоже попытался прыгнуть, но в последнюю секунду передумал и, уклонившись от штыка, отбежал в сторону. Сзади послышался шорох, Степа обернулся и успел ударить штыком в живот еще одному псу, пытавшемуся прыгнуть на спину. И в тот же миг свет погас. На мгновение Степа ослеп, а когда глаза стали привыкать, заметил что-то странное. Собаки — и те три, что уже успели подбежать, и остальные, которые были уже совсем близко — падают на землю, пытаясь перекувырнуться. Косухин решил, что ему мерещится, помотал головой и окаменел — там, где была первая собака, вставало с земли нечто, напоминающее человека — высокое, выше Степы, с длинными кривыми руками. Но это был не человек — узкая, почти волчья голова сидела на плечах, спина странно горбилась, тело покрывала густая шерсть. Степа не успел даже испугаться — когтистые пальцы потянулись к горлу, он ударил прикладом, отступил на шаг, и тут на голову обрушилось что-то тяжелое. Перед глазами вспыхнул огонь, на миг стало больно — и наступила тьма…
Арцеулов спал тревожно. Короткие, странные сны сменяли друг друга. Снилась война — уже далекая, Германская, и эта, страшная, казавшаяся во сне еще более нечеловеческой, бессмысленной. Он увидел заснеженное поле, обгорелые хаты на окраине брошенной станицы. Мелькнули лица Орловского, Корфа, убитого под Екатеринодаром Мити Завалишина. И тут, заслоняя других, появился знакомый силуэт в короткой, не по росту, шинели с косо висевшим солдатским «Георгием». Из-под теплой зимней фуражки насмешливо сверкнули серые глаза:
— Отдыхаешь, Ростислав?
Виктор Ухтомский стоял, опираясь на винтовку, и на левой щеке краснела знакомая отметина, полученная в бою под Невинномысском.
— Виктор! —
— Мы увидимся, правда? — непонятно было, спрашивает князь или говорит утвердительно. Арцеулов не нашелся, что ответить.
— Я сейчас далеко, Виктор…
— Знаю…
— Я выберусь. Найду тебя и всех наших…
— Меня не найдешь, — князь усмехнулся, на раненой щеке стала медленно проступать большая капля крови. — Тебе скажут, что я пропал без вести под Каховкой. Это будет через полгода…
— Не болтай ерунды!
Виктор покачал головой:
— Это решат без нас. Мы ведь офицеры, Слава! Но не хорони меня. Мы увидимся. Только очень нескоро… Ты меня дождись…
— Дождусь, — даже во сне капитан сообразил, что Виктора уже давно может не быть в живых. Похоже, князь понял:
— Нормально, гвардия! Как там ты про меня придумал? «Не падайте духом…
— …поручик Ухтомский», — одними губами проговорил капитан, и вдруг лицо Виктора исчезло. В ушах прогремел резкий голос генерала Маркова:
— Ар-рцеулов! Пр-роспите цар-рствие Небесное!
…Ростислав открыл глаза и мгновенно привстал. Рука по фронтовой привычке сжала лежавший рядом трофейный револьвер. В комнате все было спокойно, разве что немного душно — отсутствие вентиляции давало о себе знать. Фонарь светил теплым розовым огоньком, Тэд спал, положив ладони под щеку и чему-то улыбался, отчего его лицо казалось совсем юным. Косухина в комнате не было.
Поначалу этот факт был воспринят Арцеуловым вполне спокойно. Возможно, краснопузого потянуло перекурить. Капитан и сам был не прочь выкурить папиросину. Рука потянулась к лежавшей на виду пачке, вторая — привычно нащупала зажигалку в кармане полушубка. Но перекурить Ростиславу в этот раз так и не удалось. Взгляд упал не неровные пляшущие буквы, нацарапанные карандашом по твердому картону. Еще не понимая, но почуяв неладное, капитан поднес пачку к свету…
…Первое, что почувствовал Арцеулов — это обиду. Обыкновенную человеческую обиду. Краснопузый не должен был так поступать! Это, в конце концов, просто не по-товарищески! Не говоря уже о том, что соваться в монастырь без разведки, да еще и без оружия — Степин карабин был на месте — да еще, считай, со смертным приговором в кармане…
И тут на смену обиде пришел страх. Да, красный командир проштрафился. Его вполне могут поставить к стенке — хотя бы за Челкель. И поэтому краснопузый мог попытаться загладить вину — откупиться. Хотя бы его, Арцеулова, головой — для начала…
Рука вновь сжала револьвер, глаза уже начали искать «сидор» с продуктами. Капитан накинул на плечи полушубок, вскочил и замер.
Страх прошел, его сменил стыд. Ростиславу представилось, что не Степа, а он сам решился на безумную вылазку, а проснувшийся Косухин вдруг решает, что беляк решил сдать беглого представителя Сиббюро и тем заслужить прощение. Капитан взглянул на часы — начало четвертого. До монастыря спокойного ходу минут двадцать, значит, за это время их с Тэдом успели бы давно арестовать — даже если перед этим требовалось время для большевистского митинга с вынесением резолюции. Значит, в Степином послании правда, он где-то там, в Шекар-Гомпе, если, конечно, еще жив.