Страж. Тетралогия
Шрифт:
— Лето — горячая пора. Какой отдых? О чем ты? Отдыхать буду не раньше зимы, когда пути заметет, и то если повезет оказаться далеко от центральных трактов и почтового сообщения. Иначе магистры обязательно придумают мне задание. Стража ноги кормят.
— Ты скопил достаточно денег на безбедную старость, Людвиг. Почему никто из вас никогда не может угомониться, пока не становится уже слишком поздно?
Я задумался над его словами, одновременно закручивая крышку на фляге:
— Наверное, потому, что иначе мы умрем от скуки.
— Три ха-ха.
— А что тут такого? Нас воспитала одна школа, в нас вдалбливали одни правила. Когда тебе внушают, что главное в твоей жизни — уничтожение темных душ, что это достойная работа и богоугодное дело — спасать людей от злобных сущностей, ничего иного быть не может. Я так воспитан и начинаю лезть на стенку, когда нет никаких дел.
— В жизни нужны приключения? — ехидненько хихикнул он.
— В жизни нужен смысл, старина. У меня он есть. Большой или маленький — судить не мне, но я считаю его вполне достойным этой самой жизни. Подумай над этим.
— Мне-то чего думать? Мне поздно. Я уже мертв, Людвиг.
— Как мы с тобой знаем, смерть — это далеко не конец, и с ней смысл жизни никуда не теряется. Я встречал много душ, и некоторые из них живее многих людей. Подумай над этим.
К небольшой стоянке углежогов, расположившейся у края вырубки, мы подошли в ранних сумерках, когда воздух звенел от комарья. Огромная, покрытая толстым слоем дерна куча [69] все еще испускала волны нестерпимого жара, но рядом не было ни одного человека, чтобы следить за горением.
69
Имеются в виду поленья, сложенные определенным методом и горящие под земляной насыпью для получения древесного угля.
Мы замерли у границы стоянки, притаившись за кустами в поисках скрывающейся опасности.
— Запрещенная вырубка, — сказал Хюбер. — Кто-то подрабатывает без городского разрешения, слишком далеко от жилья, слишком хорошо спрятались. Их здесь никто не найдет.
— Кроме вёлефа, — проронил брат Курвус. — Его следы ведут сюда.
На той стороне, за возом, я заметил движение и сказал:
— Все, кто тут был, мертвы.
— С чего вы взяли, Людвиг? Отсюда я не вижу тел.
— Зато я вижу душу углежога, судя по ее одежде и испачканному лицу.
Я сделал шаг, выйдя из укрытия, обошел шалаш из ветвей и парусины, где летом жили рабочие. Ханна и Проповедник увязались за мной.
Брат Курвус и законник стали обходить стоянку по кругу, отправившись в противоположную от нас сторону. Дышать здесь было тяжело, тлеющая в куче древесина выделяла в воздух какую-то дрянь, и в горле сильно першило.
— М-да. Не повезло тебе, приятель, — с сочувствием сказал Проповедник, глядя на вскрытое горло души, из которого беспрерывным, неостановимым потоком текла и исчезала кровь.
— Что со
— Ну да. Ты умер. — Старый пеликан был очень «тактичен». — Окочурился. Отдал богу душу. Впрочем, с последним я поторопился. Ты все еще в нашем грешном мире. Как и я, кстати говоря. Чем тебе рай не угодил? Там-то всяко лучше поляны с углем?
— Помолчите хотя бы минуту! — одернула его Ханна. — Не видите разве, что он страдает!
— Я тоже страдаю! — не смутился Проповедник. — Только мой срок страдания гораздо дольше, чем его.
— Кто это сделал с тобой? — Я присел рядом с углежогом.
Он, все еще ошеломленный, промычал:
— Какие-то люди. Вышли из леса, оттуда же, откуда вы. Несколько часов назад. Я ничего не понял и… умер.
— Людвиг! — окликнул меня брат Курвус. — Посмотрите!
Девушка осталась с Проповедником и углежогом, а я поспешил к монаху и законнику.
Пятеро углежогов, все с распоротыми шеями, лежали рядом с кострищем и перевернутым котелком, в котором артель готовила себе еду. В двух шагах от них, привалившись к березе и опустив голову на грудь, сидел златокудрый молодой человек без правого запястья. Его культя была перевязана, и рука вплоть до локтя почернела, в одном месте сквозь гниющее мясо торчала локтевая кость.
— У вёлефа больше нет ученика, — равнодушно сказал я. — Нам будет легче.
Господин Хюбер подошел к мертвому, взял его пятерней за прекрасные волосы, поднял голову так, чтобы мы смогли рассмотреть красивое лицо.
— Он не из Битцинена. Похож на уроженца Лезерберга. Только у них такие светлые глаза.
— Не отпускайте! — попросил я законника, присев рядом с мертвецом. — Его губы окровавлены, как и подбородок. Да и верх рубашки весь красный. Кажется, его пытались напоить кровью.
— Так и есть, — согласился со мной господин Хюбер. — В него вливали то, что лилось из шей этих несчастных. Вёлеф пытался спасти своего подопечного.
— Не слишком-то он пытался, господин Хюбер, — не согласился каликвец. — Люди умирали слишком быстро, чтобы кровь напиталась их болью. Почти без мучений. Этого недостаточно для мощной темной магии. Он просто вспарывал горла и пытался хоть что-то сделать на скорую руку.
— Он торопился? Знает, что мы его преследуем?
— Не думаю, иначе бы уже давно устроил на нас засаду. Скорее всего, время жизни ученика подходило к концу.
— Это не объясняет ваши слова о том, что он не старался вырвать из рук смерти этого парня, — не согласился я с монахом.
— Еще как объясняет. У него при себе была кровь братьев Феломиченцо и Пульо, умерших не так легко, как эти несчастные. В ней магии достаточно, но еретик даже не подумал ее тратить и использовал ту, от которой не было толку, зря убив людей. Магическая сила для него была гораздо важнее ученика.
— А если бы колдун использовал другую кровь? Это бы спасло его спутника? — спросила подошедшая к нам Ханна.