Страж

Грин Джордж Ф.

— Будь осторожен, — негромко сказал Оуэн, обращаясь к Кухулину. — Этого зовут Фойлл. Говорят, что если не завалить его с первого удара, то потом можно молотить хоть весь день, все равно не прикончишь.

— Хороший прием, — заметил Кухулин, — но больше он не поймает на него ни одного ольстерца. — С этими словами он изо всех сил метнул в противника копье Конора.

В этот момент гигант смотрел себе под ноги, чтобы не оступиться на скользких камнях, и даже не заметил копье, убившее его в следующее мгновение. Он свалился, не издав ни звука, и вода вокруг него покрылась кровавой пеной. Я смотрел с открытым ртом, как Кухулин стремглав пробежал по мелководью на другой берег и вскочил в колесницу Фойлла. Он хлестнул вожжами по спине лошади, та рывком сдвинула колесницу с места

и прыгнула в воду, рассекая ее мощной грудью. На середине реки Кухулин соскочил в воду и, ухватившись за свое копье, вырвал его из тела Фойлла с отвратительным хрустом, какой бывает слышен, когда ломаешь кролику шею. Как только лошадь выбралась на берег, Оуэн схватил ее под уздцы, а потом начал поспешно перебрасывать в нашу колесницу коллекцию трофейных голов, принадлежавшую Фойллу, при этом хохоча как безумный. Я уставился на него, словно зачарованный, а потом услышал со стороны реки еще один мясницкий звук и успел увидеть, как Кухулин двумя ударами меча отсек голову Фойлла и швырнул ее в нас, будто дискобол. Голова закружилась в воздухе, сверкая длинными рыжими волосами, напоминавшими языки огня, отскочила от земли и шлепнулась прямо мне под ноги. Я посмотрел на нее, и меня сразу же стошнило.

Кухулин, разбрызгивая воду, вышел на берег. Его ухмылка растянулась от уха до уха. Оуэн поднял голову Фойлла и присовокупил ее к куче трофеев.

Два брата Фойлла бежали к мелководью, лязгая тяжелыми доспехами и насылая на нас свирепые проклятья. Опорожнив желудок и подняв голову, я услышал, как Оуэн шепчет Кухулину:

— Следующий — Фаналл, тот, что скользит по воде, как паук-водомер, за ним — Туахелл, самый большой и опытный из троих; учти, что он ни разу ни перед кем не спасовал.

Пока Кухулин снова спускался на мелководье, Оуэн опять принялся что-то мурлыкать себе под нос. Я приготовился к смерти и взялся за меч.

— Помоги ему, ты, придурок! — закричал я и начал спускаться к воде.

Оуэн даже не шелохнулся.

Я был еще довольно далеко, когда братья одновременно напали на Кухулина и начали теснить его на глубину. Потом Фаналл увлекся настолько, что забыл о равновесии и упал между Кухулином и Туахеллом, а Туахелл, боясь поранить брата, на мгновение замер. Пока Фаналл барахтался в воде, пытаясь встать на ноги, Кухулин нанес ему удар и сделал небольшой шаг назад, рассекая клинком горло. Пальцы Фаналла судорожно вцепились в лезвие меча, но потом Фаналл развернулся и упал в воду, обратив лицо в небо. Раздался ужасный клокочущий всхлип, и в лицо Туахеллу, который наклонился, чтобы помочь брату, из огромной зияющей дыры под подбородком брызнул фонтан крови. Туахелл отшатнулся, на мгновение ослепленный. Кухулин действовал молниеносно, словно змея. Пока Туахелл наклонялся, чтобы зачерпнуть пригоршню воды и смыть кровь, Кухулин перепрыгнул через Фаналла и вонзил меч в шею гиганта. Туахелл на мгновение замер, не веря случившемуся. В следующую секунду ноги его подкосились, и он рухнул в воду, словно соскользнувший с плеч плащ. Два брата лежали бок о бок в грязной от поднятого ила воде. К тому моменту, когда все закончилось, я едва успел добраться до середины реки.

Я был потрясен, Оуэн прыгал, оглашая окрестности радостными воплями, а Кухулин просто усмехался.

Мы помогли ему отрубить головы его жертвам, точнее говоря, я лишь наблюдал, как он это делал. Это был один из местных обычаев, к которым я еще не привык. Когда мы уже покидали место сражения, я заглянул в мертвые глаза Фаналла, чья голова была привязана за волосы к боку колесницы, рядом с поводьями лошадей трех сыновей Некты Скена.

Оуэн, вцепившись в борт колесницы, бесконечно повторял одно и то же. Я понял, что он сочиняет песню, пробуя положить разные слова на выбранную мелодию. Поскольку мне больше нечего было делать, кроме как управлять колесницей и коситься на головы Фаналла и его братьев, я начал прислушиваться. Песня на девять десятых представляла собой чистую фантазию, а на одну десятую — полнейшее преувеличение, с легким намеком на правду, добавленную для того, чтобы история не казалась абсолютной выдумкой.

Вдруг

что-то в нем изменилось, и тело его стало расти, искривилось и скособочилось, словно старый терновый куст. Волосы встали торчком на лбу, и брызнула кровь из-под него в воздух, ослепляя противника. Его глаза разделились и задвигались по лицу, и тело его преобразилось. Руки и ноги поменялись местами, зубы сомкнулись со скрежетом бьющихся друг о друга камней, и голос его был ревом дикого зверя, и бросился он на врагов, как волк на отару овец. И вскоре все три окровавленные головы висели на боку Кухулиновой колесницы, и наполнил долину крик Некты Скена, оплакивающего своих сыновей.

Я как-то слушал одного армянского поэта, читающего свою поэму, в которой на удивление льстиво были описаны добродетели Тиберия. Не дослушав до конца, Тиберий громогласно заявил, что даже Аполлон не мог бы похвастаться теми совершенствами, которые приписал императору стихотворец. Должно быть, это случилось примерно в то время, когда Тиберий начал менять свое представление о себе; дикий хохот, которым придворные встретили остроту императора, был слышен, наверное, за милю.

— Чушь, — сказал я, раздраженно дергая вожжи.

Оуэн повернул ко мне удивленное лицо.

— Это правда.

— Вовсе не правда.

— Ну хорошо, по крайней мере, все факты изложены верно. Я только чуть-чуть приукрасил.

— Приукрасил? Не приукрасил, а облил его целым ведром краски!

Оуэн взял меня под руку. Я оскалился на него и не закрывал рот, пока он меня не отпустил.

— Тебе необходимо понять наш подход к этому, — попытался пояснить он. — Такова моя задача, и именно для этого я здесь нахожусь.

— И ты считаешь такой подход достойным?

Видно было, что я сильно его обидел. Он выпрямился во весь рост и посмотрел на меня поверх своего длинного носа.

— Такой вопрос мог задать только человек, который совершенно не понимает, что такое достойный подход.

Я никогда не слышал, чтобы он говорил таким ледяным тоном. Мне удалось задеть его за живое. Я часто обижал его и раньше, часто досаждал, но никогда не делал ему больно. Я тут же принялся извиняться, ссылаясь на собственное невежество, волнение, вызванное остротой момента, выпитое накануне вино, глупость, — на все, что только пришло в голову. Оуэн успокоился, а я улыбнулся. Он ответил улыбкой на улыбку и принялся дальше сочинять свою сказку. Я решил подождать, а поспорить можно было и позднее. Колесница, рассчитанная на двоих, нагруженная тремя седоками и кучей отрубленных голов — не место для спора.

По дороге домой, когда мы снова проезжали по равнине Слиб Фуат, Кухулин увидел стадо оленей. В тот год их здесь было много. Каждый мужчина в Имейне хоть раз привез домой оленя на передке своей колесницы — ходили слухи, что даже Оуэну удалось добыть оленя, правда, исключительно старого и глупого, — но Кухулин вряд ли довольствовался бы всего лишь одним оленем. Ему нужно было, чтобы его подвиги стали достоянием истории, тем более что рядом находился единомышленник, глядевший на него, как влюбленная девушка на своего героя.

— Поворачивай на них колесницу, — закричал Кухулин, — гони их к болоту!

Щеки его горели румянцем, взгляд был абсолютно ясным. Я понял, что спокойно добраться домой нам не суждено. Предчувствие схватки придало ему силы, усилило ощущение своей мощи.

— Теперь я превратился прямо в какую-то собаку и гоню оленей, словно скот, — недовольно проворчал я, нахлестывая лошадей.

— Почему ты с таким упорством делаешь вид, что тебе это не нравится? — спросил Оуэн.

Я разинул рот, словно рыба, собирающаяся схватить наживку, правда, тут же его захлопнул. Оуэн стукнул меня по плечу.