Стражи панацеи
Шрифт:
— И всё же ты мог предупредить, ты ведь не рисковал при этом жизнью, — гневно атаковала она, впившись горящим взглядом.
— Беатрис, когда ты уехала от него в Лондон, это и было предупреждение. Он совсем не дурак и всё отлично понял. Ему было предоставлено окно, чтобы он исчез в небытие, живым и невредимым, правда, бесславным, — объяснял Крононби спокойно, даже извинительным тоном, хотя только ему было известно, каких трудов это ему стоило. — Не исключено, что он так и сделал. Уж слишком много противоречий в случившемся, — он ткнул пальцем в газеты. —
— Ты оправдываешь убийство, — возмутилась она, переполненная обидой, которая могла перерасти в долгую ненависть и неприятие к родственнику.
— Нет, Беатрис. Я буду жить с тем, что произошло. Нам нужно вместе это преодолеть, чтобы не разрушать кровных уз.
Как не пытался Крононби найти компромисс и утешить её, но момент совсем не подходил для дипломатии.
Казалось, лицо внучатой племянницы светилось проклятьем.
— Разве возможны между нами какие-либо отношения? — с тихим отчаянием произнесла она.
— Беатрис, обещаю тебе, что я сделаю всё, чтобы выяснить подлинные обстоятельства дела, — тоном покаяния выговорил Крононби, чувствуя, однако, каким жалким он выглядел, из-за того, что она не верила в его искренность, к которой он редко прибегал в качестве убеждения.
Она задержала на нём уничтожающий взгляд, поднялась и, не проронив ни слова, покинула кабинет.
Визант снял номер в отеле, по соседству от корпуса того же отеля, где отдыхала Вера, в болгарском курортном местечке Албена, недалеко от моря, имея возможность даже наблюдать за её окнами. Её заверил, что проживал в частном доме. По каким бы причинам она не совершила тот поступок, под сильным ли давлением, или из личной мести, Визант не принимал этого, хотя и пытался оправдать, надеясь на её раскаяние.
Однако даже и намёка на это не ощущалось — только непреступная замкнутость и злорадство, смешанное с претенциозностью и обидой. Пора была расстаться, но прежде он должен был выполнить обещание помочь ей покинуть Европу, где их обоих мог разыскивать Интерпол, поскольку у британской спецслужбы имелись улики их свидетельства или даже соучастия в гибели Спирина.
На очередной встрече она выглядела депрессивной, с бледным, как воск лицом, с впавшими глазами, с приевшейся привычкой часто курить.
— Я сделаю тебе несколько паспортов. Лучше бы тебе возвратиться в Россию, — посоветовал он, когда они заняли столик в открытом кафе, на бодрящем воздухе, в этот мёртвый сезон, с его блёклыми, но не менее великолепными пейзажами, не замусоленными толпами туристов.
Она недовольно вздёрнула бровями.
— Что там делать? Говорят, что гэбуха злопамятна, а в их глазах, быть может я вообще предатель.
— Тебя могут объявить в международный розыск.
Её взгляд озлобленно вспыхнул.
— Также как и тебя.
— У меня есть прикрытие. Но тебя я не смогу опекать.
Она ядовито ухмыльнулась.
— Разумеется. Ты — свой. А я расходный материал. Но вы сделали из меня жертву.
— Если я убиваю,
— А в чём? — нервно воскликнула она, выпучив на него свой взгляд.
— В том, что я не доверяю тебе, — прорвалось у Византа.
— Да ты чистоплюй, или даже подлец, — злобно воскликнула она.
Неравнодушие к слабым и падшим не позволяло Византу тут же покинуть её в таком отчаянном состоянии. Он молчал.
— Мне ничего от тебя не нужно, — продолжила она, смягчив тон. — Моя жизнь не имеет перспектив. По мне, уж лучше быть объектом преследования, чем мегерой увядающей от неудач. Угрызение совести и раскаяние — слишком скучное занятие. Мне всё же жаль Спирина, в чём-то он был моим учителем.
— Он плохо закончил, — уже ничему не удивляясь, заключил Визант.
— Зато красиво. Прозябание куда страшнее.
Визант окончательно убедился, что коварство ей куда более подходит, чем покаяние.
— Плохо тогда, когда отворачиваются благородные люди, — задумчиво произнёс Визант.
Вера недоумённо ухмыльнулась.
— Красивые слова. Интриги и благородство не совместимы. Хотя, есть ли оно вообще, благородство. Разве только из расчёта?
Визант не имел охоты спорить, да и вообще продолжать с ней связь.
Прощальная встреча с Византом спровоцировала Веру на то, что суетилось в ней подсознательно, хотя и всерьёз не принималось. Она связалась с неким Джеком, знакомого ей как руководитель операции в которой она участвовала, вольно, или невольно. Ещё совсем недавно она поклялась, что и на километр не подпустит какую-либо спецслужбу, но сейчас ей припоминался жадный взгляд этого стареющего типа, мысленно обнажавшего её с ног до головы. Ему, обладать красивой женщиной можно только за деньги, или из-за власти. Хотя, интимные отношения, скреплённые корыстью, не греют душу. Нужно создать иллюзию.
Она заявится к нему сама, выразит заинтересованность им — уж стареющие мужчины всегда готовы поверить, что красивые женщины способны увлечься ими, впечатлённые их успехами.
Она позвонила связному, затем ответил сам Джек и согласился встретиться с ней через день, в Афинах. Окрылённая, она взяла пачку сигарет, подержала её в руках и решила в эту же минуту распрощаться с дурной привычкой. Оставшееся время она потратила на совершенствование своего очаровательного облика: купила новое платье, сапоги, сделала завивку своим великолепным тёмно русым волосам.
Он встретил её у порога роскошной квартиры, помог снять пелерину с её обнажённых плеч, которые были на уровне его лица, поскольку Вера превосходила его ростом, увеличенным каблуками. Уловив интимную жадность в его взгляде, она отметила про себя: «да этот старый мерин будет валяться у моих ног».
Он провёл её в гостиную с уже накрытым лёгкими закусками столом и шампанским в ведёрке.
— Не беспокойтесь, — заявил Пратт, которого она знала как Джек. — В отношении вас нет улик. Он покончил с собой.