Стрела восстания
Шрифт:
Ночь в тундре, особенно на севере тундры, тянется [- 49 -] месяцами. Но это не черная, как пещерный мрак, ночь. Во время полярной ночи здесь, на севере тундры, не только можно переезжать с места на место, не боясь свалиться в какую-нибудь пропасть, но еще и охотиться.
Земля, покрытая только снегом, и небо — вот все, что есть в тундре. Белизна земли и голубизна неба противостоят друг другу и по-братски делятся своей окраской: земля уступает небу часть своей белизны, небо уступает земле часть голубизны...
И когда небо безоблачно, в тундре стоит бледно-голубая
Южнее, где появляются островки леса, борки, — там ночь темней. Но она короче. И даже в облачный день можно отличить здесь день от ночи: день — бело-серая муть, ночь — серо-голубая муть.
Вечером и на севере и на юге тундры лишь привычный к полярной мгле глаз может издали различать очертания предметов.
Лучка Макаров, выросший в притундровой полосе, обладал таким же острым зрением, как и коренные жители тундры — ненцы. И он первый увидал дымок над чумом Хулейки. Помогла ему, по правде говоря, полоска зари: как ни жалко выглядела она, все же на ее фоне резко выделялись густые клубы дыма; отряд Ивашки Карнауха проходил севернее чума Хулейки, потому-то издалека и увидел Лучка Макаров дымок.
Он сказал Ивашке Карнауху:
— Кажется, мы таки надули поганых нехристей! Гляди, дымок?! Потеряли наш след и не остерегаются. Так думаю: и не ждут нас.
— А мы тут как тут! — захохотал Ивашка и приказал своему отряду ехать прямо на дымок.
Хулейко, не ждавший гостей, сначала услышал скрип снега под полозьями саней. Он посмотрел в ту сторону, откуда доносился шум. Увидел бегущих к чуму оленей, но ни величины стада, ни количества едущих на оленях людей не мог сосчитать: расстояние было еще таким большим, что можно было успеть наскоро запрячь пасшихся около чума оленей и, бросив чум, убежать. Но Хулейко не ждал Ивашки. Хулейко думал, что это перекочевывает какая-нибудь ненецкая семья. Он стал соображать вслух: [- 50 -]
— Кто едет прямо на мой чум? Из тех, кто вместе со мной на поимщиков охотились, или новый кто, кого давно не видел?
Скоро, однако, он все понял и юркнул в чум.
— Братья мои, — испуганно заговорил, — беда! Ивашка, кажется, едет. Одно из двух: или люди Ивашки да сам он из мертвых встали, или прав был Сундей: не всех перерезали мы поимщиков. Так и так — всяко надо приготовиться! Убежать уж не успеем. Биться с ними в одиночку не можем. Надо на хитрость какую-нибудь пойти.
— На хитрость надо взять их, — поддакнули встревоженные братья. — Что посоветуешь, брат? Ты старший... Твой совет — мы ему подчиняемся.
— Подумать бы надо, да думать некогда... Надо бы весть старому Сундею Тайбарею подать. Он недалеко от нас ушел. След его налево от борка хорошо виден. Да как весть подашь? Сейчас они в чуме будут. При них никому уехать нельзя: не выпустят. Ой, беда!
— Я уйду, отец! — подал голос тот, от кого не ожидали никакой помощи, — сынишка Хулейки Ярэй.
— Ты?! — изумился Хулейко.
Смущенно потупился сын под отцовским взглядом.
— Ты? — еще раз повторил Хулейко.
Ярэй зарделся, бросился к отцу в охапку, на ухо зашептал ему:
— Я верхом на олене уйду к Сундею.
Хулейко прижал сынишку к груди,
— Молодец! — похвалил он сына. — Так и сделаем! Ярэй бросился было к выходу, но отец задержал его:
— Нельзя теперь! Слышишь?.. Подъехали к чуму. Так сделаем: когда угощать буду их, попроси кусок мяса. Я крикну: «Пошел вон, собака!» Ты быстро заплачь и беги к оленям! На, вот тебе тынзей1. Спрячь! Спрячь скорее! Сейчас в чуме будут. Я встречать их выйду...
Последние слова Хулейко уже шептал, хотя опасаться было нечего: собаки подняли такой тарарам, что даже крики в чуме не могли бы быть услышаны подъезжающими к чуму людьми Ивашки Карнауха.
[- 51 -]Разговор с сыном напомнил Хулейке, что три года назад он — Хулейко — выменял за Камнем, у остяков, трех рослых быков, на которых можно ездить верхом. Он сам и его братья иногда пользовались этими быками. Но ему и в голову не пришло, что Ярэй, в совершенстве овладевший уменьем верховой езды на оленях, может помочь ему в большой беде. Да, Ярэй — прекрасный ездок! А люди Ивашки Карнауха не обратят внимания на исчезновение мальчишки.
Сообразив все это, Хулейко спокойно вылез из чума встречать «гостей». За ним вылезли и все три брата.
Лучка Макаров сразу же узнал избылую семью.
— Здравствуй, хозяин! — сказал он Хулейке. — Рад не рад — принимай гостей.
Искони существовал в тундре неписаный закон: «Приезжего накорми и обогрей!».
Закон этот распространяется не только на друзей, но и на врагов. Кто бы ни был приезжий, в чуме он — гость. И ни один волос не может упасть с его головы, пока он будет в чуме. После же того как обычай гостеприимства свято будет выполнен и гость выйдет из чума, можно воткнуть ему нож в спину, можно пристрелить его, если гость — враг.
Верный обычаям своего народа, Хулейко сказал Лучке:
— Гость в чуме ненца — праздник живущим в чуме.
Ивашка Карнаух да Лучка Макаров не заставили упрашивать себя: со всеми своими людьми, кроме одного, они полезли в чум. Так уж у них было установлено еще с прошлой зимы: один остается около чума будто бы для своих надобностей, а на самом деле наблюдает за тем, чтобы хозяин чума, уходящий ловить оленя на угощенье гостям, не прибегнул к обману: не подал бы вести сородичам о приехавшем отряде.
Несколько минут Хулейко ходил около своих оленей, выбирая жирного, не бывавшего в упряжке быка.
«Лучше угощу — больше верить будут», — думал он И выбрал черного хора 1 с белой отметиной на лбу. [- 52 -]
Быстрый взмах правой рукой — и петля тынзея легла на рога оленя.
Стадо бросилось врассыпную, а хор подпрыгнул высоко вверх. В ту же секунду Хулейко с силой рванул тынзей на себя. Петля крепко охватила рога. Олень попробовал вырваться: замотал головой, уперся ногами в снег... Через минуту пришлось ему, однако, смириться: человек крикнул, и из чума вышли еще двое. Обезумевшее от страха животное вынуждено было подчиниться силе.