Стрела восстания
Шрифт:
Первая дума была: всех избылых в одну кучу сгрудить да Ивашку Карнауха вместе с охотниками, которых в Устьцильме набрали, перебить. Избылых только в нашем карачейском роду — сам знаешь — больше четырех десятков наберется. А сколько в других родах?! По первому моему слову все избылые на битву с десятком Ивашки Карнауха кинутся — тут и всей воеводской придумке конец!..
На мгновение в глазах Сундея вспыхнули огоньки по-детски радостного и светлого душевного подъема, но сразу же и задернулись туманом горечи, как горячий уголь — пеплом. На минуту Сундей опять смежил веки, тяжело вздохнул.
— Поспи, отец! — снова посоветовал Ичберей.
— Нет, нет... Пить дай! Вот хорошо!.. Много крови из тела ушло, а вода — худая замена крови...
...А третья дума: царь-русак другого воеводу в Пус-тозерск зашлет. Вместе с воеводой стрельцов уж не десяток — тысяча может прийти... Нет, не пришла еще пора стрелу в ход пускать... Выждать надо. Сам ты знаешь, Ичберей: каждогодно, как весенний снег, тают у объясаченных ненцев оленьи стада. И каждогодно жаднее делаются воеводы. Не только в Пустозерском, в Мезенском остроге воеводы такие же. Что ни год у всякого воеводы новая придумка. Новая придумка — новая беда избылым и объясаченным ненцам. Больше бед на плечи ненцев падет — больше злобы в их сердцах накопится...
...Год прошел — весть по всем тундрам разлетелась, по Малоземельской, по Тиманской, по Канинской: пу-стозерский воевода у большеземельских ненцев баб да девок в аманаты забирает. И каждый думает: «Мезенский воевода об этом узнает — пакостнее и этой придумку найдет».
Взгляд, цвет лица, голос отца — все говорило Ичбе-рею, что силы Сундея иссякают. И такой горячий порыв любви к умирающему отцу охватил Ичберея, что он не мог уже лежать спокойно. Сам не зная того, он поступил так же, как поступал в самом раннем своем детстве, о котором ничего уже не помнил: ладонью левой руки прикрыл рот отца и прошептал:
— Замолчи, нисёв! Вместо тебя я стану говорить.
И, отняв руку от подбородка Сундея, Ичберей начал с тех слов, которые были сказаны его отцом последними: [- 87 -]
— Мезенский воевода узнает об этом — пакостнее и этой придумку постарается найти. А в эту пору по тундрам новая весть полетит: «Девушка из карачейско-го роду пустозерского воеводу зарезала. Избылые ка-рачеи на острог нападали, да отступить пришлось, потому что мало их было»...
— Так-так, — одобрил Сундей. — Ты хороший сын, Ичберей. Ум твой острее того ножа, что носишь за поясом. Мысль твоя в полете быстрее стрелы, что пускаешь из своего лука. А стрела твоя догоняет всякую летную птицу. Пусти теперь мысль свою летать. После скажешь мне, хорошо ли надумал я — сказать про стрелу. Пока ум твой будет ходить, пока мысль твоя будет летать, я отдохну малое время.
Сундей закрыл глаза. Лицо его было теперь еще серее, чем в минуту приезда в чум. Нос заострился еще больше, а на лбу мелкими-мелкими бусинками проступила испарина.
Ичберей смотрел на лицо отца и думал:
«Да, да, умирает мой отец. Скоро умрет. Я останусь один... Нет, не так думаю. Не один останусь: семья у меня большая. Есть четыре сына и две дочери. Еще жена есть. Всем погибать?.. Ой-ой, жалко сыновей! Сам я порядком уж пожил. Смерть встречу спокойно, как отец. Зачем сыновьям гибнуть? Погибнут сыновья — не будет продолжения рода моего. Нет, не будет... Птица всякая, зверь всякий, рыба всякая — всякая тварь живущая род свой продолжать может. А я... почему весь род мой истребиться должен? Не хочу я так! Я хочу, чтобы жили дети мои и дети детей моих. Так и скажу отцу: «Мой род — твой род. Пожалей род свой, не губи. Не говори, —
Сундей застонал во сне.
Ичберей испугался. Как же не испугаться? Он же знает: человек видит сны.
И верит Ичберей: отец видит во сне его, Ичбереевы, мысли. Неприятное думает Ичберей для отца. Оттого отцу и больно. Отец стонет. Но Ичберею тоже больно терять всех детей своих. И Ичберей думает — думает о том, как продолжить род свой через детей своих. [- 88 -]
«...Отец велел: надо сказать про стрелу всем, кто ходил на острог. Я скажу отцу другое. Я попрошу его не говорить никому. Что будет тогда? Как будет? Как буду жить я? Как будут жить мои сыновья и сыновья моих сыновей? Как быстро будет расти стадо оленей наших? Мясо каких зверей и птиц будем есть сырым? Мясо каких зверей и птиц будем поджаривать на углях в нашем чуме? Половина этой зимы прошла — мы не могли охотиться из-за поимщиков, посланных воеводой в тундру. По прихоти воеводы съели десяток и еще пять оленей из трех десятков. Что было бы, как поимщики прогонялись бы за нами и другую половину зимы? Пришлось бы нам съесть и всех остальных оленей. Ой-ой, как худо! В одну зиму съели бы мы всех оленей, коли не избавились бы от поимщиков. Съели бы всех оленей: — как дальше жить стали бы? Без еды умирать пришлось бы. Ой-ой, как худо от голода умирать!.. Лучше уж от огненного боя с воеводскими людьми умереть, чем от голода. Прав отец: мало еще злобы накопилось в наших сердцах, мало! Правда и то: каждогодно, каждодневно воеводы питают злобу ненцев, как мы каждодневно питаем огонь в наших чумах. Каждая помеха нам жить по своим законам и обычаям — та же охапка дров на горящий огонь. Без меры набросаешь дров на огонь — огонь сожрет чум. Без меры будешь тревожить наше сердце — вспыхнет оно полымем. Тогда настанет большая война. Тогда все роды ненецкие пойдут на остроги — зорить остроги. Отец прав: самая пора стреле ход дать. Так и скажу отцу: «Говори про стрелу. Я надумал: лучше мне самому и детям моим сложить головы в огненном бою, чем от голода».
И так и сказал Ичберей, когда проснулся отец его.
И велел Сундей сыну:
— Позови весь народ сюда. О том, что я скажу, Туля разнесет вести по всем тундрам.
Ичберей позвал. Тускнеющим взглядом обвел Сундей собравшихся, тихо заговорил:
— Царь не простит нам обид, причиненных воеводе — его слуге. Воевода, как не до смерти зарезала его Нетола, росомахой кинется на нас. Лучка-толмач перескажет этому и другим воеводам, которые после этого будут на воеводстве сидеть, обо всех, кого заприметил [- 89 -] с ножами. Царь нашлет на нас новых стрельцов — забирать наши гоны звериные. Забирать озера рыбные. Забирать те реки и речушки, где рыбы мечут столько икры, сколько летом бывает комаров около борка. Хотим ли видеть тундру такой — воеводами крепко-накрепко зажатой?
Схватились все за ножи:
— Не-ет... Наша земля была — наша будет!
— Сунется какой отряд воеводы на нашу землю — вот! — сверкнули ножи в свете костра. — Сделаем так, как сделали нынче.
— Клятву дадите в том?
— Возьми с нас самую страшную клятву!
— Призови на нас проклятья всех злых богов!
— Хорошо, — сказал Сундей. — Возьму с вас клятву. С каждого порознь. Каждый поодиночке будет клясться. А до того хочу спеть вам. Лебедь перед смертью поет. Хочу, как лебедь, песню раньше смерти пропеть.
— Зачем так говоришь?.. Самых быстрых оленей запряжем — на поиски самого большого тадибея-шамана отправимся. Тадибей поставит тебя на ноги...
— Нет, нет... Никакой тадибей не поможет уж мне. Годы мои большие, кровь в теле густа, да и той вытекло много: не смогу дожить до шамана. Слушайте, про что петь буду. Слушайте во все уши. Запомните все, как сможете. Обдумайте песню после того, как клятву дадите.
И запел уныло Сундей:
Было —
было не столь давно. Не столь давно