Стрела восстания
Шрифт:
ее же добром, Ее же добром,
за Камнем — в Березове — награбленным. [- 94 -]
Пось Хулейко закончил припев боевым гортанным выкриком и вскочил на ноги:
— Веди нас, старшина, за Камень! Пограбим обозы с мягкой рухлядью! Те самые обозы, что из Березова да Обдорска на Москву идут.
Забыл горячий Пось, что никуда уже не может вести воинов старый Сундей. Забыл, что поет Сундей последнюю песню — песню предсмертную... И всех смутили такие речи Пося. Смутился и сам Пось, поклонился Сундею:
— Прости, старшина,
Сундей улыбнулся:
— Верю, сердце твое — озеро с прозрачной водой: все видно в нем до самого дна. Поживешь подольше, увидишь больше — почернеет кровь в сердце твоем, как. вода болотная: ничего не разглядеть в нем. Нет, я не сержусь на тебя. Только, сам видишь, поведу на Камень не я, видно, а кто ли другой. Да и зачем громить обоз с мягкой рухлядью в эту зиму? Некого послать воеводе пустозерскому в тундру — аманатов забирать. Незачем и нам ясак платить. Незачем ясак платить — незачем царя да воеводу сердить. Осердишь царя прежде времени — нашлет он на тундру большие рати стрельцов... А мы... Видишь — тяжелые думы головы всех к земле клонят. Знаю: думы у всех об одном, о том — как бы скрепить роды наши.
— Клятва на стреле скрепила бы нас, — сказал Туля.
— Та-а-ак, — протянул Сундей. — Ты, Туля, не нашего карачейского рода. Ты — рода Ванюты. Ваш род — храбрый род. Род Ванюты, род Пурыега да род Кара-чейский скрепить — много беспокойства доставили бы мы воеводам.
— Правда, правда твоя, — поддакнул Туля. — Род карачейский, род Пырыега да род Ванюты — самые храбрые роды в тундрах...
Туля был уверен, что самый храбрый род — род Ванюты. Но вежливость требовала поставить этот род на последнем месте, потому что Сундей — и тоже из вежливости — назвал свой род последним в ряде храбрейших. Умом, равным уму Сундея, Туля, однако, не обладал, и, ответив вежливостью на вежливость, он под- [- 95 -] черкнул наивысшую храбрость своего рода перед другими:
— ...и клятву готов дать: род Ванюты первый пойдет на клятву на стреле.
— Та-а-ак, — опять протянул Сундей.
Он был тоже уверен, что карачейский род — храбрейший и самый воинственный род. И слушать похвальбу Тули было ему неприятно, как и всем карачеям. Но он сдержал себя: не сказал резкости, как хотелось бы. Он спросил у всех:
— Согласны ли будете клятву молчания дать, если укажу вам, где стрелу найти?
Торопливо и твердо ответили:
— Будем безгласны, как сама земля.
И Сундей велел Ичберею достать из-под огнища по щепотке земли на каждого.
Ичберей отгреб угли и горячую золу от края костра. С помощью ножа добыл для каждого по щепотке земли. Подавая очередной комочек, говорил:
— Земля не имеет языка. Не имей языка и ты.
А когда достал Ичберей последнюю щепотку — для себя, — хором поклялись:
— Ем землю, чтобы самому стать безгласным, как земля. Нарушу клятву — пусть бог земли
И все карачеи проглотили поданную им Ичбереем землю.
Один Туля не был уверен, что сдержит клятву. И высыпал землю мимо рта.
Сундей наблюдал за Тулей и видел: не проглотил Туля земли. Вида, однако, не подал, что обнаружена хитрость Тули.
— Хорошо, — сказал он.— Все дали клятву. Могу теперь сказать про стрелу. Только сделать так придется: Туле сказать особо ото всех. Пусть Туля не обижается на это, потому как сам знает: у рода Ванюты и у рода карачейского — у каждого рода свои боги. Не пристало ему давать другую клятву, которой потребую, перед чужими богами. Туля умный человек и сам обвинит меня в отступе от обычаев, если иначе сделаю.
Глупо захохотал Туля от такой похвалы: [- 96 -]
— Ха-ха-ха... Правду сказываешь: не пристало мне клятву давать по чужим обычаям. По своим обычаям, по обычаям рода Ванюты дам клятву, какую потребуешь. А пока выйти мне из чума?
— Выйди.
Устал Сундей, обессилел от пения и разговоров. Сказал Ичберею:
— Расскажи про стрелу. С каждого клятву возьми, как учил тебя... Кончишь — разбуди меня, ежели усну. С Тулей сам поговорю: неверный он человек!
И Сундей закрыл глаза.
Ичберей прочистил свой голос и начал торжественно:
— Слово отца — закон для меня... Слушайте же, братья рода моего: стрела восстания, стрела войны... у меня...
Из груди каждого вырвался крик удивления. И Туля, стоявший вблизи чума, принял этот крик за прибой морской волны, выплеснувшейся на сухую, песчаную кошку.
— Вот! — выдернул Ичберей из-за голяшки стрелу с изображением семи дьяволов.
...И опять услыхал Туля плеск разбежавшейся по песчаной кошке волны. Потом все стихло.
Туля подошел ко входу в чум. Осторожно потрогал шкуру, прикрывавшую вход, — думал приоткрыть ее и приложить ухо к щели. Шкуру держали изнутри.
Прижмурил Туля глаза, брови сдвинул:
— Обмануть хотят меня... За то, что с ними вместе на острог ходил? Им помогал? Ладно! Скоро узнает воевода пустозерский про всех воров-погромщиков поименно.
Потоптался еще немного около чума, попробовал ухо к нюку приложить... Нет, нюк да поднючье съедали все звуки.
Плюнул Туля и сел на сани.
Время, казалось ему, остановилось. Зато накипала в сердце злоба ко всем карачеям. Так бы вот всех и перерезал!
— Много их, — бормотал Туля вслух. — А будь меньше... Хо-хо. Крепка у Тули рука, остер нож! С пятерыми один управится Туля... И так будет! Будет так!.. [- 97 -]
А теперь — их сила. Терпи, Туля!.. Терпи?! Зачем — терпи?! Не хочу! Уйду! Сейчас вот запрягу оленей и уйду! К жене, к сыну уйду!.. Сколько дней уж не видел жены.
А жена — тца-тца... слаще горячей оленьей печенки жена.