Стрела времени
Шрифт:
Он вздохнул на сей раз молча.
Дорога идеально прямой лентой разворачивалась впереди.
На полпути к Галлапу старикан проснулся. Он закашлялся, а потом невнятно произнес хриплым голосом:
– Мы находимся здесь? Мы находимся хоть где-нибудь?
– Как вы себя чувствуете? – спросила Лиз.
– Чувствую? Я закручиваюсь. Прекрасно. Просто прекрасно.
– Как вас зовут? – продолжила Лиз.
Человек недоуменно заморгал, глядя на нее.
– Квазителефон выгнал меня вон.
– Но как вас зовут?
– Прежнее
– Он все рифмует, – заметил Бэйкер.
– Я обратила на это внимание, Дэн.
– Я видел телепередачу об этом, – сказал Бэйкер. – Стремление рифмовать означает, что он шизофреник.
– Рифмоплет ведет расчет, – заявил старик.
А потом он вдруг запел, громко, почти крича на мотив старой песни Джона Денвера:
Квазителефон выгнал меня вон, в места, где я был рожден, в старый Блэк-Роки-каньон, на тихих задворках страны, где были мы все рождены, квазителефон просто вышел вон!
– Вот это да! – восхитился Бэйкер.
– Сэр, – снова обратилась к пассажиру Лиз, – вы можете назвать мне ваше имя?
– Ниобий для худших условий. Волосатые сингулярности препятствуют паритетности.
– Дорогая, у этого парня неладно с мозгами, – вздохнул Бэйкер.
– Если неладно с мозгами, то воняет, как будто ногами, – подхватил старик.
Но Лиз отказывалась сдаться.
– Сэр, вы знаете свое имя?
– Позвоните Гордону! – ответил человек; теперь он уже кричал. – Позвоните Гордону Стэнли, позвоните! Семейство в целости держите!
– Но, сэр…
– Лиз, – вмешался Бэйкер, – оставь его. Пусть он успокоится, ладно? Нам еще далеко ехать.
Старик вдруг взревел:
В места, где я был рожден, черное колдовство, трагичное существо, пеной весь мир покрыт, от этого стон стоит!
И немедленно начал сначала.
– И что дальше? – спросила Лиз.
– Не спрашивай.
Бэйкер позвонил с дороги, поэтому, когда «Мерседес» въехал под окрашенный в красный и кремовый цвета портик травматологического отделения больницы МакКинли, там уже дожидались санитары с каталкой. Старик вел себя пассивно, пока его укладывали на каталку, но, как только его стали привязывать к ней, он разволновался и поднял крик:
– Отпустите меня, отвяжите меня!
– Это ради вашей собственной безопасности, сэр, – сказал один из санитаров.
– Замолчите, прочь пойдите! Вы опасностью грозите, негодяи и мерзавцы, обмануть меня хотите!
На Бэйкера произвело впечатление то, как санитары обошлись с «парнем», мягко, но тем не менее все же связав его. Не меньшее впечатление произвела на него и миниатюрная темноволосая женщина в белом халате, вышедшая навстречу им на лестницу.
– Я Беверли Цоси, – представилась она, протягивая Руку, – дежурный врач.
Она оставалась совершенно спокойной, несмотря на то что человек на коляске продолжал вопить, пока его везли:
– Квазителефон выгнал меня вон…
Все находившиеся
Старикан пел:
– В меееестаааа, где я быыыыл роооождеооон…
– И как долго он находится в таком состоянии? – спросила доктор Цоси.
– С самого начала. С тех самых пор, как мы его подобрали.
– Не считая времени, пока он спал, – уточнила Лиз.
– Он терял сознание?
– Нет.
– Была тошнота, рвота?
– Нет.
– И где же вы нашли его? В районе Корасон-каньона?
– Приблизительно в пяти-десяти милях дальше.
– Там, пожалуй, ничего нет, – сказала врач.
– Вы знаете эти места? – удивился Бэйкер.
– Я там выросла. – Она чуть заметно улыбнулась.
Старика ввезли через распахивающиеся на обе стороны двери; он все так же продолжал выкрикивать рифмованную бессмыслицу.
– Если вы подождете здесь, то я вернусь к вам, как только что-то узнаю. Это, вероятно, потребует времени. Вы могли бы тем временем поесть.
Беверли Цоси имела постоянную работу в Университетской клинике Альбукерке, но в последнее время каждую неделю на два дня приезжала в Галлап, чтобы ухаживать за престарелой бабушкой, и в эти дни ради дополнительного заработка дежурила подменным врачом в травматологическом отделении больницы МакКинли. Ей нравилась больница МакКинли, смело окрашенная ярко-красными и кремовыми полосами. Больница вела большую работу на благо местной общины. А Беверли любила Галлап; этот город был куда меньше, чем Альбукерке, и к тому же здесь, в местах обитания своих предков, она чувствовала себя гораздо лучше.
Как правило, в травматологическом отделении было довольно тихо. И поэтому появление этого взвинченного крикливого старика вызвало изрядные волнения. Откинув занавеску, Беверли вошла в бокс, где санитары уже успели снять с больного его коричневый войлочный халат или плащ. Но старик сопротивлялся, и санитары были вынуждены оставить его связанным. Его джинсы и клетчатую рубашку пришлось разрезать.
Нэнси Худ, старшая медсестра отделения, сказала, что это не имело никакого значения, потому что его рубашка все равно была непоправимо испорчена: на кармане была пришита бесформенная заплата из другого материала.
– Он когда-то порвал рубашку и пришил сюда этот клок. Если вас интересует мое мнение, это была никудышная работа.
– Нет, – возразил один из санитаров, разглядывая рубашку. – Сюда ничего не пришивалось, это один кусок ткани. Очень странно, но кусок не подходит потому, что одна сторона у него куда больше другой…
– Так или иначе, но он этого не заметит, – констатировала Нэнси Худ, бросив погубленную рубашку на пол. – Вы хотите попытаться обследовать его? – обратилась она к Цоси.