Стрельба по бегущему оленю
Шрифт:
Тимур тоже прикусил язык:
никому ничего внятно он объяснить не сумеет.
Следующим утром он опять сидел на берегу бухточки и, стараясь самому себе казаться равнодушным, то и дело поглядывал на другой берег, где под оглушительную музыку и крики «мадам Карабас» занимались хореографией девчонки в разноцветных, как леденцы, купальниках.
Его заметно лихорадило от волнения ожидания.
Он спустился к тому месту, где Сандра в прошлый раз вынырнула на берег, и от нечего делать стал лепить из мокрого
Мелкой разноцветной галькой он изобразил узор.
Затем вскарабкался по береговому откосу и вернулся с цветами. Пристроил цветы в самодельную эту вазу.
Все это проделывал очень торопливо, волнуясь все больше и больше, как бы в легкой даже панике, что его «застукают» за таким не подобающим мальчишке делом.
А завершив труд сей, вдруг с облегчением трусости обратился в бегство.
Недовольный собой, неприятно взволнованный, томимый непонятной тоской и печалью, шел он вдоль моря, не зная, куда идет.
Все было под стать его сварливому настроению: Море — грязное и мусорное; окраинные домишки — вопиюще бедные, неряшливо скроенные из кусков фанеры, железа, горбылей; везде — горы гниющего мусора, груды исковерканного железа, изломанного бетона…
В городе продавец газировки, потный, жирный грузин, стаканы не мыл, а просто споласкивал в ведре, вода в котором уже была отвратительно мутной, с грязной пеной поверху.
Тимуру казалось, что город завоеван какими-то наглыми, бесцеремонными, хамоватыми варварами, неуловимо похожими друг на друга даже внешне, не одними только повадками.
Глаза мальчика безошибочно выхватывали из людской толчеи этих завоевателей:
по-хозяйски обнимавших женщин…
жирно, по-хозяйски гогочущих глупым своим шуточкам…
шагающим по улицам так завоевательски напролом, что местным жителям и отдыхающим приходилось везде уступать им дорогу.
Везде считали деньги, протягивали деньги, запрятывали деньги, вынимали деньги…
Нищий опустившийся старик бродил между столиками открытого кафе в поисках оставшихся на столах кусков, недопитого кофе, неубранной бутылки.
Молодые нагловатые парни (тоже, несомненно, «завоевателей») большой компанией сидели за двумя столами.
Они решили повеселить себя. Сначала один, а затем и второй, и третий ногами перегородили старику дорогу так, что он вынужден был остановиться возле стола.
Один налил стакан водки, жестом предложил старику.
Другой сыпанул в тот стакан соли.
Третий шмякнул ложку горчицы.
Четвертый опрокинул в стакан перечницу.
Пятый стряхнул пепел.
Шестой показал деньги, несколько пятирублевок — пей, дескать.
Тимур глядел на эту сцену, стиснув зубы от ненависти к парням и от жалости к старику.
Старик покорно выпил.
Взрыв скотского хохота раздался в кафе.
Тимур,
…И даже родной брат вызывал в Тимуре неприязнь, когда он издали наблюдал за Георгием.
С повадками бодрого лакея Георгий суетился возле пассажиров, негустой толпой стоявших возле «Анастасии».
Странную и жалковатую смесь предупредительности и нагловатости, льстивой угодливости и нахальства являл он.
Непрестанно жевал недельной давности жвачку. Дамам галантно подавал ручку, помогая войти на катер. Девок едва ли не щупал масленым откровенным взглядом. Людей попроще чуть ли не подталкивал в спину: «Скорей! Давай!». С людьми солидными мгновенно становился почтительно-скромным.
Деньги быстро, но и уважительно пересчитывал, в карман упрятывал бережно.
Для пущего сервиса наяривал магнитофон на крыше рубки. Музыка была чужая. И брат Георгий был чужой, весь фальшивый: и улыбался, и двигался и смотрел фальшиво. Весь из себя аж тянулся, подражая кому-то, чему-то. Изо всех сил играл роль, которая и неприятна, и обидна была, на взгляд Тимура.
После шума улиц, после музыкального гвалта на причале тишина в абсолютно пустом зале краеведческого музея поражала.
Тимур бродил среди старинных кольчуг, арбалетов, мушкетов и кремневых пищалей. Гулко отдавались его шаги под сводами старинного здания.
Возле аляповатого кресла, в котором восседало некое чучело, облаченное в усыпанный каменьями кафтан, Тимур задержался.
«„Десебр“ — верховный наместник Перхлонеса. Реконструкция профессора М. Гурфинкеля по остаткам из захоронения в окрестностях Тибериадского заповедника» — прочитал Тимур.
Чучело изображало моложавого мордастого человека с монголоидными глазами, усишками и чахлой бороденкой.
Этот человек даже и отдаленно не был похож на того Десебра, которого Тимур недавно лицезрел лично.
— Десебр — верховный наместник фаларийского императора Септебра, властитель Перхлонеса! — Голос за спиной раздался столь звучно, торжественно и неожиданно, что Тимур вздрогнул. Оглянулся не сразу и нерешительно.
Перед ним стоял, должно быть, смотритель музея — не молодой, но и не старый очкарик, в вышитой украинской рубахе.
— Он правил Перхлонесом пять лет — жестоко, глупо и кроваво. За это время число жителей края сократилось наполовину — и за счет казней, и за счет гнусной торговли, которую развернул Десебр: перхлонесцев он целыми семьями, целыми селами продавал за море, в рабство императору Мельхупу. Это был один из самых кровавых, неумных и вероломных правителей Перхлонеса, любознательный мальчик!
Смотритель вдруг пошатнулся, и Тимур посмотрел с подозрением: похоже, что очкарик был навеселе.
— Он был мечтателен и глуп. Он был настолько глуп и мечтателен, что даже вынашивал замыслы покорить Фаларию, которой правил его бра…