Стрельба по бегущему оленю
Шрифт:
— Заткнись! — прошипел Тимка и, обращаясь к Дамдиру: — Она выдержит, Дамдир!
Сандра поднялась в седло, и трое всадников направились вдоль реки в сторону гор — мимо Черной Мельницы, которая уже и в самом деле была мельницей, а не развалинами ее…
В лунной ночи неслись вначале долинной дорогой — галопом, затем тропами предгорья — рысью, потом уже шагом — на подходе к перевалу, на хребте уже и вовсе шли спешившись, коней ведя в поводу.
— Далеко ли Кумрат? — спросил Тимур,
— Далеко, — бесстрастно отвечал Дамдир.
— Может, передохнем? — спросил Тимур у Сандры, придержав коня.
Она улыбнулась ему замученной улыбкой.
— Ничего… Нам же надо спешить? Мы же везем какому-то там Рахмету весть о какой-то там измене? Так ведь, Тимочка?
— Ну, смотри. В случае, ныть будешь — пропасти здесь глубокие. Спихну, и не ойкнешь.
— Это еще посмотрим, кто кого спихнет. Тоже мне пихала нашелся!
И опять кони карабкались по узким каменистым тропам; затем, сильно сев на задние ноги, почти скользили по осыпям вниз… И снова — гладкой дорогой высокогорья — бойким, жарким наметом неслись, только искры стреляли из-под кованых копыт!
— Кумрат… — объявил Дамдир, остановив коня. Не очень вдали виднелось большое село: нагромождение плоских крыш, высоких башен. Факелом кто-то вычерчивал на вершине одной из башен быстрые знаки.
Тимур оглянулся: высоко в горах еще один факел повторял эти знаки.
— «Три всадника со стороны долины», — прочитал Дамдир. — Это мы. — Слез с коня, сел на камень. — Будем ждать.
Тимур спрыгнул с седла. Аж застонал от боли в ногах.
Сандра кулем свалилась на землю, притворно захныкала:
— Тимочка! Можешь закопать меня здесь. Больше я на эту зверюгу не сяду…
Сделала «березку», стала потряхивать ногами.
— А когда мы обратно?
— Не знаю. А зачем тебе обратно? Я ж тебя закопаю здесь…
Дамдир слушал их разговор, едва приметно улыбаясь в усы. Затем насторожился, прислушавшись.
Влез в седло.
— Едут! — сказал он. Пошарил в суме возле седла и кинул что-то Сандре. — Надень! Так, — он показал на джинсы ее, — в Кумрате женщинам нельзя.
— Ух ты! — восхитилась Сандра. — Пончо! Самое настоящее пончо!
Надела на себя, крутанулась перед Тимуром и Дамдиром.
— Ну как? По-моему, полный отпад! Правда, Тимочка?
Из темноты подскакали пятеро всадников с боевыми топорами наготове. Один был с факелом. Осветил лицо Дамдира. Затем — лица Тимура и Сандры.
— Кто они, Дамдир?
— Люди Горгеса. По срочному делу к Рахмету.
Тот еще раз осветил лицо Тимура:
— Ты кто?
— Далмат, сын Фрида Далмата.
— Знаю Фрида Далмата.
— Его убили, — сказал Тимур.
— Да будет ему покой на небесах! — довольно равнодушно отозвался начальник конной заставы, осветил
— Сандра. Боттичелли. Дочь Тэда Боттичелли торговля квасом, скобяные товары, а также прием стеклопосуды.
— Не знаю, — сказал человек с факелом и снова повернулся к Дамдиру. — Рахмет у Даута Мудрого. Опять пир. У Ослиной скалы час назад сошел камнепад. Будь осторожен — камни еще живые. Вон. — Он показал на одного из своих всадников. У того была тряпкой замотана голова, виднелись следы крови. Его покачивало в седле.
— Я могу взять его с собой, — предложил Дамдир.
— Нет. Это мой сын. Пусть учится отличать вкус меда от вкуса жизни.
— Я поехал.
— Езжай. Они еще пируют. Они еще долго будут пировать. Они только и делают, — добавил он самому себе, — что пируют…
В большом крестьянском доме шел пир. Стены были затянуты дорогим шелком и бархатом, на полах расстелены ковры, низкие столы ломились от изобилия еды и вин, однако чувствовалось, что это именно крестьянский дом, а не дворцовый зал, и царь, возлежащий в подушках возле престола, хоть и был стоящий царь, но власти лишенный, в богатстве ограниченный.
На всем словно бы лежала тень некоей ущербности — и на обстановке, и на одежде, и на лицах людей. Атмосфера какого-то захолустного, устоявшегося уныния витала над столом, порядком уже разоренным.
Даут, как сказано, возлежал в подушках — раскрасневшийся от вина, вполне уже расслабленный и умиротворенный мужчина, почти старик.
Певец — молодой человек с пустыми выжженными глазницами — возле дверей пел какую-то воинственную клекочущую песнь под аккомпанемент многострунного, вроде лютни, инструмента.
Он закончил пение, и Даут милостиво похлопал в ладони. Жидкие хлопки раздались и за столом.
— У меня закипает кровь, когда я слышу эти слова, Рахмет… — сказал Даут, обращаясь к соседу. Тон, каким он сказал это, был, впрочем, вдоволь благостный и мирный.
Необыкновенной красоты женщина, сидевшая рядом с царем, поднялась выйти и походя погладила старика по плечу. Тот быстро и нежно успел накрыть ее руку ладонью.
— Пусть кровь твоя вскипает от другого, великий царь мой… — прошептала женщина над головой Даута, успевая при этом трезвым и жестким взглядом оглядеть всех и каждого, сидящего за столами.
На лицах придворных были написаны усталость, раздражение, разочарование. Многие смотрели вокруг себя откровенно насмешливо и цинично, Рахмет сидел, опустив голову. Рубил лежащее на столе яблоко кинжалом. Молчал.
— Кипящая кровь — плохой советчик, — сказал он наконец.
— Ты опять чем-то недоволен? Что-то опять случилось, Рахмет?
— Слишком часто что-то случается, великий царь мой. Вот уже две ночи, как должен вернуться Горгес, посланный тобой в Перхлонес.
— Он не вернулся разве?