Стрельба по бегущему оленю
Шрифт:
Вот когда оно начиналось — то, что случилось между ним и Надей.
Возле дверей ее дома стоял БТР, в коричнево-серо-зеленое щедро размалеванный, с боковой дверцей, распахнутой настежь.
Строчка пулевых отверстий пересекала боковину машины наискось.
Проклятиков потрогал дыры от пуль и смутно ужаснулся страшной убийственной силе, которая прошила насквозь сталь в палец толщиной.
Мотор машины тихонько работал.
— Скажи, красиво, да!? — раздался за спиной азартно-веселый запыхавшийся
Молодой парень, так же, как и его машина разукрашенный в цвета камуфляжа, мешки, которые держал на плечах, плюхнул на землю, заулыбался широко и счастливо.
— Это от чего же такие дыры? — спросил Проклятиков, разглядывая следы очереди.
— А! Этот! Крупный калиберный… — парень с трудом выговорил слово. — Едем. Тихо-мирно, никому не мешаем, барашка везем, песни поем. Тут: да-да-да-да-да! Один я живой остался..
— Повезло, — согласился Проклятиков. — С кем хоть воюете-то?
— А!.. Эти… — парень пренебрежительно отмахнулся. — Шакалы. Наши земли забрали. На наших женщинах женятся. Шакалы… — Парень уже забрался внутрь БТРа и белозубо улыбался оттуда. — Мешки дай! Ребятам кушать нечего, скоро друг друга кушать будут! — он весело рассмеялся собственным словам.
Был он совсем еще юн — лет семнадцати, не более — весел, азартен и, несомненно, счастлив той жизнью, которая выпала вдруг. Еще бы. «Да-да-да-да-да!! А я жив остался!»
Проклятиков, подавая мешки внутрь машины, спросил, кивнув за спину:
— Давно тут живешь?
— Год, два года, недавно. Отец — мать в Цхинвал жили, грузины — у-у шакал! — дом сожгли, сюда переехали, брат жениться хотел, все деньги отдал, невеста теперь плачет! — и он опять расхохотался, с удовольствием вкусно живущего человека.
— У кого покупали, не помнишь?
— Брат покупал. Русский — как ты, — продавал. Брат покупал, он знает.
— А где мне твоего брата увидеть?
— А! Садись мешки! Я к нему еду. Сейчас вино возьму, держать будешь!
Он сбегал еще раз в дом, вынес оттуда огромную плетеную бутыль, с трудом просунул ее в дверцу.
— …и давно воюешь? — спросил Проклятиков, когда они уже ехали по городу.
— Два года! Пора медаль давать!
По всему было видно, что ему необыкновенно впору этакая жизнь. Ничего ему больше в жизни не надо: знай, бегай, знай, стреляй в этих проклятых неведомых «шакал», ни работать не надо, ни думать…
Короткоствольный черный «Калашников» очень привычно лежал у парня на коленях.
Проклятиков, честно признаться, думал, что поедут они куда-то в горы, на передовую, так сказать, войны с шакалами, и уже заранее испытывал муторную брезгливую дурноту в душе.
Но проехали они всего ничего, и остановились на городском базаре — возле фанерного, в голубенькое крашенного павильончика с вывеской: «Шашлик».
Еще две бронированные машины стояли тут, пяток «жигулей» и совершенно нелепый здесь, огромный, гробоподобный «кадилляк» с ветровым стеклом, морозно растрескавшимся
Парень о чем-то быстро переговорил с охранного вида амбалом стоящим у входа. Тот посторонился, и они вошли в грязную, темную шашлычную, где за тонконогими пластмассовыми столиками гомонили, по-южному чересчур жестикулируя, азартно-оживленные чем-то люди.
Плыл табачный дым. Звенели стаканы. Если бы не оружие, которое тут присутствовало в множестве и которое каждый держал вблизи себя — на коленях, у ноги, на краю стола — шашлычная была бы как шашлычная.
— Кушать будешь? — спросил у Проклятикова грязно-небритый, однако, тоже совсем молоденький, с сонными девичьими глазами парень, пододвигая стул. До этого они быстро переговорили о чем-то с братом — сначала о нем, о Проклятикове, потом о чем-то постороннем, о домашнем, кажется…
Проклятиков сел.
Рядом с ним сидел молчаливый, чем-то очень угнетенный пожилой мужик, почти старик — руками, связанными в запястьях, брал из тарелки куски мяса, жадно ел.
— В плен попал, — коротко объяснил старший брат, заметив удивленный взгляд Проклятикова.
— Кушай! — сказал он, когда перед Проклятиковым поставили миску какого-то густого мясного хлебова. — Мы тоже — с гор спустились — кушаем немножко, пьем немножко, — и он повел рукой по шашлычной.
— Сменились?
— Сменились. Что знать хочешь?
— Кто продавал дом и где его сейчас найти.
Тот вдруг разволновался.
— Все по закону было! Ты что, сомневаешься?! Законный владелец! Все бумажки на месте! Нотариус сам проверял!
— Да я не сомневаюсь, что ты?! Мне просто разыскать его надо. Ты не знаешь, где его искать?
Тот с явным облегчением вздохнул.
— А! Где искать? Откуда мне знать? Деньги отдал, руку пожал, зачем мне знать, куда он уехал? Может, Москва. Может, Тбилиси поехал. Зачем мне знать?
Краем глаза Проклятиков увидел, что кто-то встал возле стола и смотрит на него.
Он поднял голову и увидел неуверенно, но радостно улыбающегося человека. Что-то знакомое было в его лице. Проклятиков напрягся:
— Валера?..
Тот заулыбался и того шире.
— Неужели узнал?!
— Здравствуй, дорогой! — с фальшивой радостью воскликнул Проклятиков.
Тот полез обниматься. И только во время этого церемониала, похлопывая Валеру по спине, он вспомнил, кто это такой, Валера.
Одноклассник, кажется, Нади. Имел на нее виды, ревновал — по крайней мере, в тот, первый и единственный свой приезд, был какой-то не шибко приятный разговор у Проклятикова с Валерой, но кончилось хорошо и мирно: распитием коньяка чуть ли не вот в этой же шашлычной.
— Пойдем к нам, дорогой! — Валера, обращаясь к нынешнему владельцу Надиного дома, объяснил: — Это мой гость. Пятнадцать лет не видел. Одну женщину любили. Так, Георгий?
Проклятиков поправил:
— Забыл. Меня Дмитрий звать.