Стрельцы у трона. Отрок - властелин
Шрифт:
Это была жена Данила фон Гадена.
Ее вместе с лекарем Гутменчем приволокли в Кремль. Лекаря убили за то, что он не мог верно указать, где спрятался Гаден. Принялись и за жену Даниила. Но вышли обе государыни, и мольбы Марфы успели повлиять на мучителей. Ее оставили пока, желая знать, что скажет царевна Софья, впервые открыто выходящая из своего терема к ним, верным ее слугам, покорным исполнителям замыслов и планов.
От имени Софьи Хованский объявил им волю царевны.
Едва умолк Хованский, Марфа поднялась с
— Люди добрые, прошу вас, не троньте ее. Я и царевна вас молим о том. Што люди скажут, коли говор пойдет, што жен изводить вы стали?.. Не мужское то дело… Грех и стыд… Оставьте ее.
— Чево оставить?.. Мужа не крыла бы… Другой день ищем аспида, как в землю пропал. Ее не станем изводить… Лишь попытаем малость…
Так закричали было со всех сторон в ответ на просьбы Марфы.
Но тут случай выручил напуганную, полумертвую от ужаса докторшу.
— Нарышкина поймали!.. Эй, все вали сюда… Поймали ево, изменника…
Эти громкие крики донеслись со двора до самых покоев.
Мигом кинулись во двор все стрельцы.
Только Розенбуш с Хлоповым остались за порогом этой комнаты, не решаясь: войти или нет?
— Ну, вот и ладно, — заговорила в первый раз за все утро Софья. — Слышь, Елена Марковна, уходе скорее… Вон, Севастьяныч проводит тебя… Авосц стрельцы не вспомнят… С Богом…
И, не обращая внимания на благодарность обрадованной женщины, Софья обратилась к Марфе:
— Сама теперь видела: и мы с тобой — не в своей, в ихней власти покуда… А што можно, все делаем… И поудержим, где надо. Вон, слышала, как князя Ивана полюбили стрельцы. Иначе не величают, как батюшко наш…
— Еще бы не величать, — самодовольно поглаживая усы и поправляя богато расшитый воротник своего кафтана, вмешался было Хованский.
Но Софья, словно и не слыша его голоса, продолжала:
— А попробуй тот же Хованский им што не по нраву сделать, посмей не по шерстке погладить их, безудержных… Так и от «батюшки» — одни ошметки полетят…
— А што ты думаешь… Твоя правда, царевна, — нисколько не смущаясь невниманием Софьи, опять вставил словечко князь Тараруй и стал в раздумье крутить свой ус и поглаживать выхоленный жирный подбородок.
— Вот, то-то и есть… Так потерпим, царица. Немного осталось. Горше было — минуло. Меньше осталось… А еще знай…
Софья остановилась.
— Иван Андреич, погляди, хто там стоит? Никак, данский резидент. Хто, пошто привел ево сюды? И не звала я…
Хованский оглянулся, узнал Розенбуша и через весь покой крикнул ему:
— Здорово, Андрей Иваныч… Пошто ты к нам?.. Хто звал?..
— Да твоя же милость посылать изволил, на очную ставку с сыном докторовым, с Михалком требовал… А ныне мы… — стал докладывать Хлопов, выступая вперед.
— И то, и то… Запамятовал я… Пожди…
И, обращаясь к Софье, Тараруй негромко сказал:
— Наврали все, слышь, про немчина этово. Не крыл он
Софья только рукой махнула в знак согласия.
— Гей, слышал, Осипыч, — крикнул Хованский Хлопову. — Царевна приказывает отпустить немчина. Дело уж разобрали и без ево… Да побереги сам Буша-то. Наши больно разошлись. Подвернетца кому под руку — и поминай ево, как звали… А потом хлопот не оберешься с им, с колбасной душой… Гайда….
Розенбуш и Хлопов, отдав поклоны, вышли.
— Пойду и гляну, матушка государыня, какова там Нарышкина еще изымали. Ужли Ивашку? — объявил Тараруй.
Но не успел он дойти до двери, со двора послышались громкие вопли, безумный крик, мольба о пощаде, полная тоски и боли…
Тараруй почти бегом кинулся из покоя, бормоча:
— Эх, жаль, коли без меня прикончат парня…
Марфа при первом вопле, долетевшем сюда, зажала руками уши, закрыла глаза и кинулась на высокую грудь Софьи, где ее небольшая красивая головка совсем казалась детской, маленькой.
Софья не шевельнулась, пока не вернулся Хованский.
— Ну, хто там? — спросила она князя.
— Ваську, Филимонова сына, Нарышкиных, прикончили… А Ивана все нет. Наши уж серчать стали. К Наталье много раз заглядывали, да, видно, далеко спрятан. Не нашли. Сказывали ей: не выдаст ево да Кирилу Полуэхтовича — так худо будет. Всех с корнем изведут, хто тут во дворце и есть… Придет время — сама выведет, уж не миновать… А Наталья-то, как немая. Сидит да молчит, глазищами только водит… И где она их только запрятала? Знать бы мне… Было бы укрывальщикам…
Слова князя словно обжигали царицу Марфу. Она вздрагивала от них, как от сильных уколов. И будь Тараруй не так ограничен, он понял бы, как поняла Софья, что царица Марфа знает, где нашли убежище эти двое и другие из Нарышкиных.
Но Софье не хотелось натравливать на молодую царицу безумных палачей. Она решила действовать иначе.
— Вот, так всево лучче, — обратилась царевна к Хованскому, — сказать стрельцам, што не стоит и время терять, шарить попусту… Как пригрозить покрепче Натальюшке — сама, вправду, отдаст братишку Любимова, смутьяна, составщика наиглавново ихнево… Я ноне и то поговорю ей… Може, послушает… Только бы знала Наталья, што без тово — конца делу не будете. Поразумел, князь, али нет?
— Ну, вот… Я же про то сказал тебе, да я — не поразумею!.. Уж ты меня слушай, царевнушка ты моя, матушка. Все ладно будет… Чистенько станет перед троном, как вот на ладошке… И ступай… И веди царя Ивана Лексеича… А мы, ваши рабы и слуги, на вас станем радоватца да поминать, как мы вас, государей, на царство ставили. И будет нам от всей земли слава вечная…
— Будет, будет… Уж што и говорить. Я вот, князь, попытаюсь, к Наталье пройду. Може, ныне все и прикончитца… А ты за своими ступай…