Стрелок (Темная башня - 1)
Шрифт:
Вдоль дороги опять начали попадаться отдельные дома, за редкими исключениями по-прежнему заброшенные. Стрелок миновал крохотный погост с покосившимися, заплесневелыми деревянными плитами, заросшими и заглушенными буйной порослью бес-травы. Через каких-нибудь пятьсот футов он прошел мимо изжеванного щита с надписью "ТАЛЛ".
Краска так облупилась, что разобрать надпись было почти невозможно. Поодаль виднелся другой указатель, но что было написано там, стрелок и вовсе не сумел прочесть.
Когда он вошел в черту собственно города, шутовской хор полупьяных голосов поднялся в последнем протяжном лирическом куплете "Эй, Джуд": "Наа-наа-наа... на-на-на-на... Эй, Джуд..." Звук был мертвым, как гудение ветра в дупле
На улицах попадались прохожие - немного, но попадались. Навстречу стрелку по противоположному тротуару, с нескрываемым любопытством отводя глаза, прошли три дамы в черных просторных брюках и одинаковых просторных блузах. Казалось, их лица плывут над едва заметными телами, словно огромные, глазастые, мертвенно-бледные бейсбольные мячи. Со ступеней заколоченной досками бакалейной лавки за ним следил хмурый старик в соломенной шляпе, решительно нахлобученной на макушку. Когда стрелок проходил мимо сухопарого портного, занимавшегося с поздним клиентом, тот прервался, проводил его глазами и поднял лампу за своим окном повыше, чтобы лучше видеть. Стрелок кивнул. Ни портной, ни его клиент не ответили. Их взгляды ощутимой тяжестью легли на прижимавшиеся к бедрам низко подвешенные кобуры. Кварталом дальше какой-то паренек лет тринадцати, загребая ногами, переходил вместе со своей девчонкой дорогу. От каждого шага в воздух поднималось и зависало облачко пыли. По одной стороне улицы тянулась цепочка фонарей, но почти все они были разбиты, а у тех немногих, что горели, стеклянные бока были мутными от загустевшего керосина. Была и платная конюшня - ее шансы на выживание, вероятно, зависели от рейсовых дилижансов. Сбоку от зияющей утробы конюшни, над прочерченным в пыли кругом для игры в шарики, дымя самокрутками из кукурузных султанов, молча сидели трое мальчишек. Их длинные тени падали во двор.
Стрелок провел мула мимо них и заглянул в сумрачные глубины сарая. Там, в будто бы пробивавшемся сквозь толщу воды свете одной-единственной лампы, подпрыгивала и трепетала тень долговязого старика в фартуке покряхтывая, он подхватывал вилами рыхлое сено, тимофеевку, и размашисто переносил на сеновал.
– Эй!– позвал стрелок.
Вилы дрогнули, и конюх раздраженно обернулся.
– Себе поэйкай!
– Я тут с мулом.
– С чем вас и поздравляем.
Стрелок бросил в полутьму увесистую, неровно обточенную золотую монету. Звякнув о старые, засыпанные сенной трухой доски, она ярко блеснула.
Конюх подошел, нагнулся, подобрал золотой и прищурился, глядя на стрелка. Ему на глаза попались портупеи, и он кисло кивнул.
– Ты хочешь, чтоб я приютил его. Надолго?
– На ночь. Может быть, на две. Может, больше.
– Сдачи с золотого у меня нету.
– Я и не прошу.
– Тридцать сребреников, - пробурчал конюх.
– Что?
– Ничего.– Конюх подцепил уздечку и повел мула в сарай.
– Почисти его!– крикнул стрелок. Старик не обернулся.
Стрелок вышел к мальчишкам, сидевшим на корточках вокруг кольца для игры в шарики. Весь процесс мены они пронаблюдали свысока, с презрительным интересом.
– Как играется?– общительно спросил стрелок.
Никто не ответил.
– Вы здешние, городские?
Ответа не было.
Один из мальчишек вынул изо рта загнутую под безумным углом самокрутку, свернутую из кукурузного султана, крепко зажал в руке зеленый шарик с черными прожилками - "кошачий глаз" - и пустил его в очерченный на земле круг. Шарик ударил по "ворчуну" и выбил его за черту. Подобрав "кошачий глаз", мальчишка приготовился бить снова.
–
Один из ребят, самый младший, поднял голову и посмотрел на него. В углу рта у мальчугана красовалась огромная лихорадка, а глаза еще не утратили простодушия. Их до краев заполняло потаенное, смешанное с интересом удивление - это было трогательно и пугало.
– У Шеба можно съесть кусок мяса.
– В вашем трактире?
Мальчонка кивнул, но ничего не сказал. Глаза его товарищей сделались недобрыми, враждебными.
Стрелок коснулся полей шляпы.
– Весьма признателен. Приятно знать, что в этом поселке у кого-то еще хватает мозгов, чтоб говорить.
Он прошел мимо них, взобрался на тротуар и двинулся в сторону центра, к заведению Шеба. За спиной раздавался чистый презрительный голос другого мальчишки - еще совсем детский дискант: "Травоед! Давно трахаешь свою сестру, Чарли? Травоед!"
Перед заведением Шеба подмаргивали три яркие лампы - одна была прибита над перекошенными двустворчатыми дверями, две других располагались по обе стороны от них. Припев "Джуда" мало-помалу затих, на пианино забренчали другую старинную балладу. Голоса шелестели невнятно, как рвущиеся нити. Стрелок на миг задержался у дверей, заглядывая внутрь. Посыпанный опилками пол, возле столов на шатких ножках - плевательницы. Дощатая стойка на козлах для пилки дров. Захватанное липкое зеркало за стойкой отражало тапера - вертящаяся табуретка придавала его спине неподражаемую сутулость. Переднюю панель пианино убрали, так что можно было смотреть, как во время игры на этом новейшем техническом достижении вверх и вниз ходят соединенные с деревянными клавишами молоточки. За стойкой стояла трактирщица, светловолосая женщина в грязном синем платье. Одна бретелька была заколота английской булавкой. В глубине помещения вяло выпивали и играли в "Глянь-ка" человек шесть городских. Еще с полдюжины местных неплотной кучкой сгрудились у пианино. Четверо или пятеро - у стойки. И рухнувший лицом на стол у двери старик с буйной седой шевелюрой. Стрелок вошел.
Головы повернулись. Стрелка и его оружие осмотрели. На мгновение воцарилась почти полная тишина - лишь равнодушный ко всему тапер, не обращая внимания на вновь прибывшего, легко касался клавиш. Потом женщина вытерла стойку, и все вернулось на круги своя.
– Глянь-ка, - сказал в углу один из картежников, подкладывая в пару к червонной тройке четверку пик. Больше карт у него на руках не было. Тот, кто положил червонную тройку, выругался и передал ему свою ставку, после чего настала очередь следующего игрока.
Стрелок приблизился к стойке.
– Тут можно разжиться мясцом?– спросил он.
– А как же.– Женщина взглянула ему в глаза. Должно быть, когда-то она была хороша, но теперь лицо стало бугристым, а по лбу змеился сине-багровый шрам. Она густо запудривала его, но это скорее привлекало к шраму внимание, нежели маскировало его.– Правда, задорого.
– Представляю. Дай-ка три порции да пива.
Снова неуловимая перемена в общей атмосфере. Три порции мяса. Рты наполнились слюной, языки заворочались, медленно и сладострастно подбирая ее. Три порции.
– Это обойдется тебе в пять зелененьких. Вместе с пивом.
Стрелок выложил на стойку золотой.
Все взгляды обратились к монете. За стойкой, слева от зеркала, стояла жаровня с медленно тлеющими углями. Женщина скрылась в небольшой комнатушке позади нее и вернулась с листом бумаги, на котором лежало мясо. Не слишком щедрой рукой она отрезала три ломтя и бросила на огонь. От жаровни поднялся умопомрачительный запах. Стрелок стоял, сохраняя бесстрастное равнодушие и лишь краешком сознания отмечая, что пианино запинается, картежники сбавили темп, а завсегдатаи заведения бросают на него косые взгляды.