Стригунки
Шрифт:
— Порядок! Потопали отсюда!
Ребята вышли к трамвайной остановке и остановились у аптечного киоска, который уже был закрыт.
Птаха достал из кармана деньги и пересчитал.
— На первый раз прощается. На, держи! — приказал он и стал отсчитывать: — Пять, десять, пятнадцать, двадцать, двадцать пять… На еще два рубля! Ну, прощай!
По дороге домой, проходя темным, тихим переулком, Валька мечтал.
…Валька мечтал о том, как завтра он будет палить из берданки, как они — он и Рем — зайдут в закусочную, закажут обед, пиво. И вдруг Желтков увидел, что ему навстречу идут Фатеев, Мухин
«А что мне их бояться? — вдруг подумал Желтков. — Возьму да выйду! Может, в этом доме у меня родственники живут? Ходил к ним, вот и все!»
Валька толкнул створку ворот. Скрипнули петли, и Валька, испугавшись скрипа, вновь спрятался.
Во двор, где спрятался Валька, урча, въезжал грузовик. Машина бортовым замком задела за ворота. Столб, на котором была укреплена створка, укрывающая его, закачался. «Еще придушит здесь!» Желтков выглянул и обрадовался: ребята ушли. Валька вышел на улицу, наведался в боковой карман: деньги были на месте.
Чего Желтков совсем не ожидал — несмотря на поздний час, Рема дома не было. Дверь ему открыл сам академик.
Валька уже хотел уйти, но Игнатий Георгиевич задержал его:
— Постойте, молодой человек. Мне хочется вам кое-что сказать.
Желтков робко переступил порог. В это время раздался телефонный звонок. Вернувшись из кабинета в прихожую, Игнатий Георгиевич, надевая калоши, сказал:
— Видите ли, я рассчитывал с вами поговорить, но мне надо срочно ехать. Если вы, милостивый государь, согласитесь проехать со мной в машине…
«Милостивый государь» и успокоило и даже развеселило Желткова.
— Я с удовольствием, только вот Рем меня будет ждать.
— Не велик барин! Подождет. Да к тому же я попрошу шофера привезти вас обратно.
В машине Игнатий Георгиевич и Валя разместились на заднем сиденье. Автомобиль бесшумно тронулся и скоро, разбрызгивая снежную кашицу, вырвался на широкое шоссе.
— Видите ли, — начал академик, — я хотел поговорить с вами о моем внуке, о Реме. Он, безусловно, способный юноша, но ему нужно благотворное влияние коллектива. Я вижу, вы ходите к нам чаще других. Должно быть, дружите. Между нами говоря, я надеюсь, что вы лично повлияете на него, на формирование его характера.
Если бы было хоть чуточку посветлее, Игнатий Георгиевич непременно заметил бы, как лицо Вали стало сначала розовым, а потом пунцовым от стыда: если бы академик знал, какую жалкую роль играет он, Валька, при Реме!
Окунев, ничего не заметив, продолжал:
— Постарайтесь направить его энергию на разумные занятия. Ведь сколько вокруг дел…
Валька уже не слушал академика. Вспомнились все прежние обиды и унижения, вся ложь, которой он сам себя опутал. «Нет! Не нужны мне никакие «Любители», никакие берданки! Никогда я больше не приду к Рему!» — твердо решил он.
Автомобиль свернул в Харитоньевский переулок и остановился у здания Академии сельскохозяйственных наук.
— Отвезите, пожалуйста, молодого человека ко мне домой, — попросил
«Черта с два!» — зло подумал Желтков.
Не доезжая до дома Окуневых двух кварталов, Валька попросил остановить машину. Шофер удивился, но просьбу выполнил. Валька вылез из машины и зашагал домой…
Глава сорок седьмая
Видеть, как мальчишки, взобравшись на крышу дома, разбирают сложенную им, Савельичем, трубу, было обидно. И старый печник старался не обращать на ребят внимания.
Сидя на своем крылечке и поглядывая на крышу, Савельич думал:
«Ну и пусть себе дурью мучается. Фатеев, спору нет, человек заслуженный, страдалец, только не в мои это годы всякой его блажи потакать. Нужно было печку сложить — сработал. Хочешь — и фундамент дома поправлю. А тут, нате-ка, электрическая печка ему понадобилась».
Скоро труба исчезла. Возле фатеевского крыльца все выше поднимался штабелек желтоватого от необлупившейся глины кирпича.
«Простые во двор выносят, а свои с железками в комнате держат», — отметил Савельич.
Несколько раз прохаживался печник около ребят, приглядывался. Ребята смотрели на Савельича исподлобья, зло. Печник хотел было посоветовать, чтобы они старую глину потщательней соскребали, да сдержался.
«Сами с усами — справятся. А почему их только двое? Остальные-то куда делись? Девчонка… Толстенький этот… Как его? Олег? Муха еще… Потом атаман этот… Птаха! Что ж эти-то не помогают?»
Когда ребята вынесли на носилках очередную партию кирпичей, Савельич не выдержал и спросил:
— А где ж остальные-то? Почему вдвоем работаете?
Коля Никифоров, не глядя, ответил:
— Дезертиры, вроде вас дезертиры.
— Ишь, ерш какой! Сразу колючки дыбом, — сказал обиженно Савельич и отошел. «Надоело, значит, ребятам, — решил он. — Пороху не хватило… Это, выходит, и у меня не хватило? Дудки! Просто толку в этом никакого не вижу!»
…После неудачного испытания печки Коля ходил подавленный. На переменах ребята, даже Вася, говорили о предстоящих контрольных работах, о готовящемся отрядном сборе, о стенгазете, которую никак не выпустит Зимин, — обо всем, только не о печке.
Перед последним уроком Коля поманил Олега и сказал, что они с Васей решили перекладывать печь.
— Ты будешь? — спросил он.
— Я-то согласен, — замялся Олег. — Мама ругается. Объяснял, объяснял ей, а она… Ну, ты же знаешь ее! Не пускает, и все.
Олег не увиливал от работы, хотя интерес к печке у него пропал.
Наташа слышала этот разговор. Ей было неприятно, что Олег не сумел постоять за себя. Наташе и самой не особенно хотелось толкаться около печника Савельича.
«Ну что поделаешь, — думала она, — не получилось изобретение. Что же мы можем сделать?»