Стриптиз — не повод для знакомства
Шрифт:
— Неужели настолько заразное? Не хотелось бы заболеть перед отпуском, да и Мише не стоит пропускать занятия. Видимо, придется завтра купить лекарства и сделать вам уколы.
Лица вытянулись у обоих. Миша сразу перестал сморкаться, Роме как будто полегчало, даже выпрямился на стуле. М-да, мужчины есть мужчины.
— В жизни не пробовал напитка вкуснее, — постарался перевести тему Рома.
— Это горячее винишко, — прокомментировала и язвительно улыбнулась нашему трезвеннику, боящемуся уколов и ужастиков.
—
Я невольно вздрогнула. Уверена, что мгновенно подавила мыслительную реакцию, когда заговорила об уколах. Образ Наташи пропал моментально. Не говоря уж о том, что ни бывший, ни мать, ни сын, да что уж говорить, часто я сама, ни разу не раскрывали мои эмоции так быстро.
Как этот накачанный и больной смог догадаться? Да даже просто предположить, что сегодня реально что-то случилось?
— Мама? — взволновано посмотрел на меня Миша.
Рассказать ли сыну или нет? Ведь Наташа часто нас навещала, и они определенно всегда находили общие дела и темы для взаимодействия. И теперь…
Церемония прощания, похороны — это нужно взрослым, да. Но имею ли я право скрывать смерть перед ребенком? Не рассказывать же об облаке, вряд ли это адекватная реакция на смерть. Так или иначе, но ему нужно вырабатывать здоровое отношение к смерти. Понимание горя и уважение к нему. И понимание факта, что человек исчез. И не стоит надеяться на его возвращение. Ведь когда умер мой отец, Миша ничего толком не понял. Сейчас же он старше.
И моя обязанность объяснить. Я открыла рот, чтобы намекнуть Роме выйти из кухни. И тут же его закрыла. Поняла, что без него точно так и не решусь сказать.
— Вы кушайте, а потом я расскажу, — решила дать им возможность доесть. Хотя нет, скорее — время найти в себе силы.
Миша доел, но я так и не придумала, как и что сказать. Разве есть что-то подготавливающее или утешающее в этой информации? Поняла только, что не сообщу про самоубийство или убийство. Это точно не для детских ушей.
— Тетя Наташа… она… — попыталась выговорить, но слова с трудом вылезали из горла.
Рома попытался коснуться моего плеча, но я увернулась.
— Умерла. Я знаю, мам. Сегодня в школе сказал Артем.
— А Артем откуда знает? — сказала, осознавая, что вообще не ведаю, кто этот Артем такой.
— Он живет в том же доме. Сегодня много глупостей говорили, — сказал Миша, поднявшись. Так и не объяснив, что же такого говорили и насколько далеко зашли детские школьные домыслы, сын направился в коридор.
Я пошла за Мишей, его, наверно, нужно поддержать. Но сын остановился и махнул рукой, показывая, чтобы я за ним не шла.
Думала, он нагрубит. Или заплачет. Так обычно реагируют взрослые, но Миша сказал:
— Тебе, наверно, нужно поплакать, мам.
И ушел. Слишком умный ребенок. Но все еще ребенок. Думаю, он переживет утрату гораздо легче, чем пережил бы взрослый. Чем переживу я.
А
Что произойдет, если я все удержу в себе? Как мне говорить в прощальном зале о чужом горе, имея свое?
Я вернулась и села на стул, застыв. Приподняла руку. Обнять? Положить голову на плечо? Что нужно делать в такой ситуации?
Мне так важно научить ребенка горевать, потому что мне-то никто этого так и не объяснил. Смерть бабушки и брата как-то странно обходили, объясняя, что его унес ангел. Создавалось впечатление, что он вернется в любой момент. А душа разрывалась от непонимания, почему взрослые так относятся к смерти? Ведь это неправда, не вернется. И это разрывало душу.
А отец… Горевала мать, а я ее утешала. Потому что это был мой профессиональный навык — утешать, не погружаясь в ощущения исчезновения человека из жизни. Кроме ее горя, мешали внутренне попрощаться с отцом обвинения матери в его кончине. Что проглядела, не заметила, не то направление медицины выбрала. А ее слова про то, что он стал нашим ангелом… так и не дали мне попрощаться. Господи, я ни разу даже не оплакала своего отца. За эти два чертовых года!
А кто оплачет Наташу? Ведь все давно поняли ее жертвенность и отвернулись. Они осознали, что если человек сам не идет, то толчки в нужном направлении могут ему только навредить. И только я осталась рядом с ней. Продолжала и продолжала толкать. Я та единственная, кто может оплакать. И та, что совершила последний толчок к смерти. Если я не пророню и слезинки, то насколько же отвратительны мои попытки ее спасти!
Но слезы не текли, меня трясло. Рома приобнял, странно изогнувшись, чтобы это совершить.
— Тебе удобно? — прохрипела я, чуть не откусив себе язык — так стучали мои зубы.
— Ни капельки.
Я засмеялась. Громко и истерически. Смеялась и смеялась, ощущая его крепкие объятья. И по щекам полилась влага, что-то во мне ломая, освобождая пространство для нового. Как ремонт в квартире. Сдираем старые обои, в хлам советскую мебель. Оставим дубовый стол и зеленые цветы, а остальное ломаем, отмываем и строим новое.
Главное — не забыть те счастливые воспоминания, что были в старом интерьере.
Спасибо, папа, что поддерживал после развода. За твое брюзжание, дырявые носки и «литр водки, два гуся» — как решение всех моих проблем. Рыбалка, новости и шутки о какашках да Чубайсе. Это удивительные воспоминания, теплые и сильные.
Спасибо, Наташа, что забирала сына из садика. Щекотала, когда отбирала мой бокал вина, улыбалась Мишкиным выходкам, держала его кричащего, пока я сцеживала молоко, и заходила ко мне в ординаторскую украсть конфет, подкладывая свои домашние булочки. И что научила варить глинтвейн.