Стриптиз
Шрифт:
Разгром Башкорда должен был поднять степняков в большой поход. Катастрофическое ослабление эрзя открыло бы половцам пути в Эрзянь Мастор. Вплоть до Волги, до Стрелки. Но мудрый Боняк, послушав Алу, не позволил начаться новой войне. Его Элдори, союзные ему орды, не сдвинулись с места, не пустили удальцов.
В становищах в Степи покричали. Похвастались друг перед другом как бы они бы лихо порубили бы всех, какую бы богатую добычи они бы взяли бы в набеге… «По-быкали». И затихли.
К чему батыру добыча, если Элдори срубят голову на отходе? Боняк… мудр. Или — что-то
Боняк «поднимался», переваривая последствия нашей победы, богател на нашей торговле, «приголубливал» нищие коши, уходившие от других ханов. А я снова работал «нужником согласия»: влияние по обе стороны степного порубежья, отношения с Живчиком и мокшей, с Боняком и Алу — позволяло гасить неизбежные пограничные негоразды.
Кипчаки выдали Живчику нескольких рязанских бояр, бежавших в Степь. И получили пол-ведра хрустальных подвесок со стилизованном изображением коня — символом Хан Тенгри. Полонея всё лучше осваивала алмазные резцы.
Хороший конь стоит на «Святой Руси» 3 гривны — 60 ногат. В Степи — 20. Хрустальная подвеска стоит в Булгаре — 1 ногату. В Степи — 3. Но нигде в мире ты не найдёшь хрустальной подвески с изображением Коня — Хан Тенгри и Семи Хвостов — знамени сары-кыпчак. Нигде! А глупые русские меняют такую редкость на коня. Один к одному.
Ослабление противостояния на границе позволило русским поселенцам увеличить запашку. Дополнительный хлеб был полезен в Степи. И крайне необходим мне. Начали мы закупать у кипчаков и скот.
Во многих таких делах Алу выступал активным участником. Он же не хан, не родовитый аристократ — ему можно. «Можно» — новое, непривычное. Серебро нешумным ручейком вливалось в его кису.
Чисто комиссионные!
Для справки: долька посредника при таком торге — от 100 %.
Добрый нрав, здравый смысл, не демонстрируемое богатство, явное дружелюбие и щедрость — обращали к нему многие сердца.
Мудрый Боняк — «благосклонно дозволял». Снисходительно посмеивался над «детскими забавами». Ненавязчиво маячил своим авторитетом, своей силой за спиной «безродного рабёныша». Кому-то охота ссориться с Серым Волком?
Алу вырос у меня. Среди множества весьма разных людей, живших и работавших вместе. Уровень ксенофобии, обычный для степных кошей, ему не был свойственен. «Презумпция невиновности» — чужак считается врагом не по факту чужести, а по факту враждебности. Для него было нормально уважительно и дружелюбно общаться с торком Чарджи и голядью Фангом, боярином Акимом Рябиной и вчерашним холопом Потаней. Видеть человека, а не этнический, родовой или социальный лейбл.
При этом он вполне эффективно бил морды — школа Ноготка, джигитовал — школа Чарджи, рубился — Артемий с Ивашкой очень неплохо потрудились. Обоерукий бой длинными палашами, поставленный Салманом, избавил Дикое Поле от пары придурков. И многих глупых и жадных — от иллюзий.
Тоже — из «культурной традиции» моего дома. «Попроси — я поделюсь. Возьмёшь сам — сдохнешь».
«Короля играет свита» — вокруг Алу формировалась его собственная «свита». Из таких же как он молодых, энергичных, любопытных, безродных…
Алу разговаривал, помогал, улыбался… И по Степи уже неслось:
— А младшенький-то Бонякович… разумен да не чванлив. Богат, удачлив, отзывчив… Повезло старому Боняку с младшим сыном… Нам бы такого хана…
Обычная, повсеместная фаза исторического процесса — расслоение родо-племенного общества, выделение наследственной знати, происходила и у кипчаков.
Положение народных масс ухудшалось, имущественное неравенство нарастало. Стандартное обнищание вызывало стандартную реакцию — надежду на «доброго царя». Здесь — на доброго хана. Который: «наполнит рты — мясом, обернёт животы — шёлком». Который сделает жизнь «по правде, по старине».
Алу принадлежал по крови отца — к высочайшей степной аристократии, к одному из самых легендарных в Степи родов. А по своему статусу, по «судьбе матери» — «рабёныш» — к низам, к самому простонародью.
Когда он, юноша «от крови Серого Волка», весело, как с равным, говорил с безродным простым пастухом — это воспринималось как благодеяние, как любовь к «малым и сирым». И многие сердца раскрывались ему навстречу, как раскрывают свои бутоны цветы в степи — навстречу восходящему солнцу. Его появление наполняло становища улыбками, было подобно началу нового весеннего дня.
Так же, на равных, он разговаривал с ханами и подханками. А когда в ответ ему хамили и злобились, он улыбался и удалялся. Вместе со своими товарами. Конечно, обидчик купит их. Но заплатит — втрое.
Я нахожу здесь некоторые аналогии с судьбой Темуджина, ставшего Чингисханом. Отпрыск славнейшего монгольского рода тоже пережил нищету, множество несчастий и обид от родовитых соседей, посидел в колодке раба.
Гумилёв утверждал, что именно внесение элементов социальной, а не чисто родовой борьбы в схватку за власть в монгольских степях, привело к созданию столь эффективной, столь могучей и огромной империи. Энергия простолюдинов — «нам нечего терять кроме своих цепей, но обрести мы можем весь мир», освобождённая от оков родовых отношений и наследственной знати — привела к созданию самого большого государства средневековья. К обретению, если не всего мира, то значительной его части.
Чаяния «желтого народа», мечты о справедливом, о «добром» хане персонализировались в Алу. А мы с Боняком не сговариваясь, не явно — помогали юноше. Точнее — давали ему возможности помочь себе самому.
Не надо иллюзий: если бы Алу был другим — всё было бы иначе. Он сам себя сделал. Потому что смог. Но об этом — позже…
В ночь перед выступлением в Эрзянь Мастор Вечкенза вдруг сказал:
— Я хочу креститься. Наши боги озлобятся на меня. Много людей погибло. Теперь богам будет мало подношений. Они будут мне мстить. Твой бог милостив. Твой бог радуется, когда к нему приходят люди. Он могучий, он защитит меня от богов эрзя.