Строители
Шрифт:
Вчера Инна, скрипачка, пригласила его на концерт.
— Я там ничего не пойму, Инна, — отбивался он. — Ей-богу, вот если построить вашему оркестру дом — пожалуйста. Избавьте меня, Инна, от концерта. А?
— Что значит не поймете, Игорь? Конечно, в музыке нельзя высказать мысль: «Какая сегодня хорошая погода», но она помогает человеку развить свою культуру переживаний…
— Вот видите, — сопротивлялся Игорь Николаевич, — как сложно — «культура переживаний». А если ее у меня нет?..
Добили Игоря Николаевича стихи, которые прочла ему скрипачка:
— Послушайте, Игорь, как хорошо написал поэт:
НоПравда, хорошо, Игорь? У вас слишком много рассудочности…
Он сдался. Да, в нем много рассудочности, это верно. Может быть, действительно…
Шофер свернул в переулок. Они подъехали к Колонному в семь. В распоряжении Важина было еще полчаса. Но он едва-едва успел занять свое место. Конечно, Инна Андреевна по обыкновению ошиблась.
Как он ни старался увлечься музыкой, не получалось. Почему-то мысли ускользали в сторону.
Он смотрел на спину дирижера, еще сравнительно молодого человека. Руки дирижера да еще палочка — он это знал — должны были помочь ему воспринять музыку. Но суховатые движения рук ничего не говорили. Важину вдруг показалось, что звуки оркестра поднимаются над сценой вертикально вверх («Словно пар при бетонировании», — подумал Игорь Николаевич), в зал они не доходят, слышен только шум. Оркестр словно играет для себя.
Усмехаясь, он подумал, что звуки, наверное, скопляются там наверху, над сценой, «про запас». Вот не придет дирижер на концерт, — заболеет, скажем, — рассядутся оркестранты, станут смотреть на публику, а сверху спустят спрессованный пирог звуков, которые ринутся в зал.
Он попробовал закрыть глаза, но сразу их открыл: зачем ходить на концерт, ведь мелодию можно услышать по радио. Тогда он сдался, решив, что симфоническая музыка не для него. А кто же они, те избранные, у которых развита «культура переживаний»?
Он осмотрелся, но люди вокруг были такие разные, что никак нельзя было подвести их под общий знаменатель. Мысли сразу вернулись к работе, стройке. Как же он завтра выйдет из положения? Заменить Нину Кругликову некем… Придется стройку временно взять на себя… На себя! Он и так очень много взял на себя.
…Главный инженер попросился в отпуск? Иди. (Показать, мол, силу свою!) Зубр Самотаскин? Иди! (Показать, что фокусы с ним не пройдут!) Кругликова? Иди! Эх!.. Конторские, то есть аппарат стройуправления, странные какие-то. Все спаяны как один человек, гнут свою линию, гнут… Мол, начальники приходят и уходят, а аппарат остается, аппарат — вечен. Работают они, конечно, неплохо, но так, будто его в конторе нет. Каждый по своему «желобку»… Желобок, желобок… А он ведь на концерте. Нужно хотя бы посмотреть на Инну… Вот она, в третьем ряду…
Поляков этот странный… Старший прораб. Обычно секретарь партбюро работает в аппарате. С таким легко — слушается… Зависим от начальника. Этот — «извините, Игорь Николаевич, могу приехать только после работы». Занят, мол… Уклончив: «Это мы на бюро, Игорь Николаевич, обсудим…» — «Ну а ваше мнение?» — «Вопрос серьезный, надо на бюро посоветоваться…» Да-а… Все орешки трудные: контора, секретарь, Самотаскин, Аксиома… Кстати, почему ее прозвали «Аксиомой»?
Оркестр смолк. Раздались жидкие аплодисменты.
Важин еще немного посидел, разглядывая зал, огромные, ярко светящиеся люстры между колоннами. Он бывал в этом зале, и всегда ему казалось, что люстры не соответствуют размерам зала. Но их упорно оставляли, даже после нескольких капитальных ремонтов. Как же, архитектурное наследие!
Важин поднялся. Что ему сейчас делать в антракте одному? Но по проходу навстречу уже спешила Инна Андреевна.
— Ну как, Игорь, как? — улыбаясь спрашивала она. — Понравилось? Сошла кора?
Обычно они разыгрывали сцену, в которой каждому была отведена постоянная роль: он — очень занятый, очень деловой человек, который в искусстве ничего не понимает и, главное, не хочет понимать; она — само искусство, не практична, все забывает… Но сейчас он почему-то ответил уклончиво. Может быть, впервые посмотрел на нее не снисходительно, а словно со стороны. Она рассеянно скользнула взглядом, но он знал, что этот взгляд в определенные моменты бывает деловым.
— Ничего, Игорь, после антракта выступит Иннокентий Никитич и все будет по-другому, — она слегка коснулась его руки. — Я пошла.
Если б у Важина был очень близкий друг (такого у него не было), если бы Важин был с этим другом очень откровенным (он никогда ни с кем не делился личным), если б, наконец, нужно было определить его отношение к Инне Андреевне, он бы все равно не смог этого сделать.
«Понимаешь, — сказал бы Важин своему несуществующему другу, — всё против того, чтобы мы встречались. Разные мы очень. Обнимаешь ее — чувство такое, словно обнимаешь скрипку… Но вот посмотрит на меня своим скользящим взглядом, и я остаюсь. Позвонит — прихожу…»
…Фойе ослепило его. Снова большие люстры с тысячами бликов на хрустале и стекле; пылающие зеркала, многократно увеличивающие помещение, белый мрамор — настоящий или искусственный, он не мог различить, — отражали обилие света…
Мы говорим об излишествах в архитектуре, в строительстве; говорим, что нужно оградить человека от шума, перегрева, холода; много говорят о диете, о вреде табака. Но никто, так думал Игорь Николаевич, не оберегает людей от света.
Вокруг было много людей. Очень разных и, как казалось Важину, чем-то напоминавших этот яркий, безжалостный свет. Он почувствовал себя в толпе одиноким, каким-то маленьким, что ли… Хоть бы одно знакомое лицо! Но знакомых не было, да и не могло быть. Это был совсем другой мир. Как говорила Инна? «Мир чувств», «музыка развивает культуру переживаний». Переживаний? Всю сознательную жизнь он учился прятать свои переживания. Деловой человек, мужчина, руководитель должен быть выдержанным и спокойным. Так учили его.
Он не имеет права поддаваться своим чувствам, независимо от того, приятен ли ему работник, симпатичен ли; он должен трезво оценивать полезность этого работника для дела, и никаких эмоций. Больше того, он обязан убеждать людей, что эмоции вредны для дела, важен расчет — трезвый и сухой. Все эти порывы, когда человек перенапрягается и перевыполняет нормы, — атавизм. Нужна ритмичность в работе. Все должно укладываться в принятый ритм, ни больше ни меньше. Ибо если продолжительность монтажа принята трое суток, то все равно: геройствуй не геройствуй — завод раньше детали не поставит.