Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники, 1978-1984
Шрифт:
Действие развивалось стремительно. Персонажи спектакля «Что случилось „За миллиард лет до конца света“», поставленного по мотивам одноименной повести Аркадия и Бориса Стругацких, словно задались целью ошеломить зрителей.
Вот дворник Прохор пытается в чем-то убедить следователя Зыкова (пропала метла — ну и фантастика!). А вот уже следователь допрашивает Малянова, явно подозревая его в причастности к краже. Или его друзей, монологи которых, лаконичные и емкие, исполнил с большой экспрессией один актер (и снова никакой фантастики). Сюжет движется по торной детективной колее: свидетели — дворник Прохор и Калям, проницательный следователь, группа злоумышленников во главе с неким Вечеровским. Герои в лучах прожекторов передвигаются от одной декорации к другой, действие быстро нарастает, достигая кульминации в момент взрыва в квартире главаря. В клубах дыма завязывается
…переписываются с любимыми Авторами и даже переиздают — ведь это 1983 год, разгар книжного голода — их книги.
Мы с удовольствием представляем на суд приморского читателя нашу повесть. От души надеемся, что затронутые в ней проблемы не оставят вас равнодушными. Работая над ней, мы хотели выразить одну, главную, на наш взгляд, мысль: наше будущее — в наших руках. И только от нас самих зависит, каким оно будет. Никакие фантастические допущения не будут выглядеть более фантастично, чем события самого ближайшего будущего. И элементы жанра в повести — не более чем рабочий инструмент писателя.
Делать будущее надо своими руками, не останавливаясь ни перед какими трудностями. Успехов вам в этом нелегком деле, дорогие приморские читатели.
Бедой многих клубов любителей фантастики является недостаток общения с интересными людьми, со своими коллегами из других городов. Постарайтесь избежать этого. Клубы любителей фантастики могли бы стать связующим звеном между теми, кто пишет, и теми, кто читает. Никакой автор не в состоянии контактировать со всеми своими читателями. Поддерживать же контакт с десятком КЛФ — задача вполне реальная. Таким образом, клубы могли бы взять на себя роль некоего регулятора обратной связи в системе «писатель — читатель».
Дорогой Борик!
Вот что мне пришло в голову.
Время действия — 20–25 лет спустя, как мы и решили. Максиму 60–65 лет. Он заведует каким-то отделом в КОМКОНе-2.
А повествование ведется не от его лица, а от некоего молодого инспектора-наблюдателя, комиссара Мирового Совета, работника созданной десяток лет назад организации, контролирующей КОМКОН-2. Этот молодой человек контролирует каждый шаг Максима, причем, как и все работники этой организации, он активно недолюбливает Максима: недоучка, ученик и бывший соратник ненавистного Сикорски-Экселенца, да и вообще жандарм духа и интеллекта. А на дворе новый, 24-й век, большие перемены. Медленно, но верно затухает интерес к позитивному знанию. Затухает космическая экспансия, возрастает нелюбовь к Прогрессорству как к форме вольной или невольной вмешательско-угнетательской деятельности. Усиливается движение «назад, к Человеку!» — к простым и ясным идеалам духовности, к отказу от навязывания детям субакса, инфравидения и прочих форм вмешательства в природную организацию личности. Громадный подъем литературы и искусства как единственно возможных методик исследования единственной ценности во Вселенной — человеческого духа. Как неожиданный побочный результат — исчезновение в массовой и личной психологии страха перед физической смертью, что представляется Максиму и его поколению прямо-таки чудовищным явлением. Второй (первый имел место десяток лет назад) кризис системы массовой информации: редакции и издательства теряют критерии для отбора новостей и произведений литературы и искусства. Растет неудержимо спрос на новые названия книг, музыкальных произведений, картин и статуй, и столь же неудержимо падают тиражи, т. е. вкусы и потребности в Информации (художественной в том числе) всё резче дифференцируются. Рассасываются города, определенно обозначается стремление к одиночеству, особенно в возрасте с 30–40 лет. Ощутимы результаты начавшегося полтора десятка лет назад процесса ухода с Земли на вечные поселения на необитаемых планетах и даже астероидах. Можно упомянуть о первом за три века сбое в системе автоматического изобилия: об этом, правда, мало кто знает, Мировому Совету удалось тогда мобилизовать мальчишек и девчонок, чтобы подменить опустивших руки старых инженеров.
Таков примерно фон. Герой, от лица которого идет речь (в виде ли дневника или прямым рассказом), — как раз представитель нового
Вот так. Всем приветы. Жму, целую, твой Арк.
Во втором номере журнала «Огни Болгарии» (этот софийский журнал издавался для советского читателя) публикуется интервью Радки Димитровой с АНом, БНом и Агопом Мелконяном.
Для нашего современника имя братьев Стругацких — символ умения проникнуть в человека, а посредством него — в мир. В последние десятилетия оба они занимают место среди писателей-фантастов, которые сильно волнуют умы читателей. В Москве мне выпала возможность разговаривать с одним из братьев — Аркадием Стругацким, японистом.
<…>
— Можно ли в этом творчестве со столь «интернациональными» возможностями уловить известные «национальные черты»?
Аркадий Стругацкий. Национальные черты совершенно обязательны, но вот в каком смысле: когда мы описываем, например, немца, англичанина, японца, то, хотим этого или не хотим, мы ссылаемся на национальные характерные черты, которые извлекли из книг, так как знаем их только по ним. Именно поэтому наши герои — в основном русские. А иначе — на вопрос, в той плоскости, в какой вы его ставите, лучше ответят литературоведы, если им придет в голову идея сравнить фантастику братьев Стругацких, скажем, с фантастикой Брэдбери. Ибо, как известно, со стороны виднее.
— Возможно ли, чтобы автор, даже создавая фантастику, освободился от собственной реальности, то есть от конкретной среды и личного восприятия мира и его проблем?
Аркадий Стругацкий. Нелепо считать, что это возможно. Не существует литературы, оторванной от действительности. Начнем хотя бы с того, что писатель пользуется азбукой и языком, существующими объективно, независимо от него, но которые стали его собственными. Нельзя из кирпичей построить привидение. Некоторые указывают на Джойса как на автора, оторвавшегося от реальности, от действительного мира, в результате чего его очень трудно переводить. Я считаю, что это произошло потому, что он строит повествование на чрезмерно конкретных ситуациях и обстоятельствах своей непосредственной среды, которую знают немногие. Это всё равно что переводить древнеяпонскую поэзию, не зная хорошо конкретных реалий Японии, скажем, VIII–IX веков.
— Переводите ли вы с японского, или писательский труд не оставляет для этого времени?
Аркадий Стругацкий. Перевожу, но не поэзию. Когда я работал над переводом произведений средневековой японской прозы, то не раз сталкивался с трудностями такого же порядка, которые, вероятно, мучают переводчиков Джойса. То же самое было бы и с переводами греческой и римской античной литературы, если бы мы ничего не знали о ней. То, чем я горжусь как переводчик, это: «В стране водяных» (Акутагава Рюноскэ), «Луна в тумане» (Уэда Акинари), «Пионовый фонарь» (Санъютэй Энте) и «Сказание о Есицунэ» — анонимный роман XIV века.
<…>
Признавая свою слабую ориентированность в фантастике, под конец беседы подчеркиваю, что мой импульс начать ее питается высокой литературной ценностью создаваемого двумя признанными во всем мире авторами. И слышу в ответ реплику:
«А, значит, вы думаете, что это серьезная литература. Есть такие, которые этого не понимают».
<…>
Встреча, протекавшая при строгой экономии времени и слов, а также лаконичные ответы на несколько кратких вопросов недостаточны для более глубокого знакомства с двумя братьями, которые войдут в историю литературы как один человек. И так как фантастика — область, в которую не каждый может войти по-настоящему, даже в качестве читателя, мне понадобилось вмешательство специалиста. Агоп Мелконян — инженер, журналист и писатель, знаток фантастики (он автор интересной книги «Воспоминания о мире»), а также хороший друг обоих Стругацких.