Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники, 1978-1984
Шрифт:
Мы просто берем ампулу мысли, покрываем ее шоколадом увлекательного сюжета, обертываем в золотую или серебряную фольгу вымысла и — кушайте на здоровье. Кто-то просто получит приятные эмоции, а кто-то вдруг возьмет да и поставит себя на место того же Руматы Эсторского или Рэдрика Шухарта, но вывод из ситуации должен делать сам, ведь ответов-то мы не даем. Это не наша прерогатива — давать ответы. Писатель будоражит, подстрекает, иногда увлекает в ловушку, но остальное — дело читателя…
Нельзя сказать, что писатель в современном мире — это всегда его совесть или предсказатель будущего. Даже утописты это будущее не предсказывали. Они писали мир, в котором или хотели жить (Ефремов), или нет (Хаксли), но не больше. Писатель, в основном, предостерегает. Предостерегает и смотрит чуть дальше, чем многие его современники, ведь работает он иными инструментами, чем физики, скажем, или геологи. У меня много друзей-геологов. Они часто приезжают и рассказывают удивительные, действительно фантастические истории. Я слушаю
Но писатель должен и бороться, и отстаивать победу, верить в конечную победу разума над мраком. Моральные и нравственные понятия меняются, мир стал неизмеримо сложнее, взять те же категории добра и зла в современном понимании по сравнению с библейскими. Добро в понимании Адама и Евы, зло в их понимании, грех, ими совершенный, и — грехи, добро и зло современного мира. Главное зло для меня — это нелюбовь к прогрессу, нежелание правды, инертность мышления, хотя я сам в быту, к примеру, человек очень консервативный. Но ведь быт — это практически ничто. Наши потребности — они порождены цивилизацией.
Мы покупаем множество абсолютно ненужных нам вещей, курим, пьем водку. И это — потребности? Потребность потребления — есть ли что более страшное, хотя у нас, к счастью, оно не достигло того уровня, как на Западе, но опасность очень велика. Суетность убивает. Это не значит, что надо лишь предаваться абстрактным раздумьям о судьбах мира. Человек, прежде всего, должен быть одет, обут и сыт, но при этом он должен помнить, что он Человек, должен идти вперед, а не стоять на месте. Я верю в человека. За какие-то шестьдесят лет мы достигли феерически многого, а сколь многое нам мешало? Войны, те или иные перегибы… Да и сейчас, когда мы вступили в то, что называют веком НТР, — готовы ли мы к нему? На складах ржавеют импортные вычислительные машины, а люди брякают костяшками счетов. Им так удобнее? Нет, привычнее, а привычка, порожденная цивилизацией, — это страшно… Дело писателя — говорить об этом. В любой форме, в том числе — и научной фантастики. Нас, к примеру, часто спрашивают, почему в наших книгах так много крови, много войны. Но ведь война — это единственное, что может помешать естественному, диалектическому развитию общества. И пишем мы об этом не только потому, что на себе знаем, что такое кровь, взрывы, холод и разруха. Пусть ощутит это новый, молодой читатель, ощутит без прикрас, и не войну прошлого, а ту, что возможна — с нависающими грибами и радиоактивными пустынями. А умение написать, передать — это уже ремесло, ведь писателем мало называться, надо уметь и писать, то есть владеть ремеслом, владеть ради убеждения, пусть и в рамках острого, фантастического сюжета.
Отсюда недалеко, как вы сами понимаете, и до одной из главных проблем, проблемы воспитания. Настоящего, коммунистического. Но мы не философы и не социологи, предлагать реформы — не наша задача. Что вы думаете: пришли к Стругацким, и они на всё ответят? Если бы так. Мы бы сами хотели, чтобы кто-нибудь нам ответил, так что остается одно: думать и еще раз думать, ненавидя ложь, ханжество и фарисейство, борясь с мещанством и тупостью, веря в будущее человека. Каждый писатель живет в свою эпоху, но должен смотреть чуть вперед, работать не только на настоящее, он должен забрасывать мины сомнения и надежды в будущие поколения, ведь мы — лишь предыстория… И не надо бояться иронии, скепсиса, жестокой усмешки. В анналах русской культуры Гоголь и Щедрин, Достоевский с его «Бесами». Они не боялись взять что-то, никогда не подвергавшееся сомнению: а вдруг это «что-то» не так? И будущие поколения говорят им спасибо. Хотя засомневались из сотен тысяч несколько, как один из всех засомневался Эйнштейн в том, что же это действительно такое — пространство и время. Почки старых понятий лопаются, и писатель — один из тех, кто должен сдирать шелуху старого, пусть даже новое будет приятно далеко не всем…
…А потом Аркадий Натанович рассказывал о своем последнем переводе с японского — это роман неизвестного автора XIV века «Сказание о Ёсицунэ». Говорил о книгах, написанных братьями Стругацкими и не ими, но без которых они — как люди и как писатели — были бы гораздо беднее. И звучали имена Толстого и Булгакова, вновь Достоевского и Щедрина, Фолкнера, Акутагавы и многих, многих других. И кончилась непогода, появилось солнце, и казалось, что вместе с его лучами в комнату вошли и герои книг, созданных братьями Стругацкими: Румата Эсторский и Саша Привалов, Кандид и Перец, Маляев [111] , Странник, неутомимый Горбовский, Бойцовый Кот Гаг, Малыш и тот самый странный прогрессор Лев Абалкин, жук в муравейнике, который по вине монетки (упади она орлом, а не решкой)
111
Вероятно, Малянов.
7 мая сценарно-редакционная коллегия «Ленфильма» сообщает Авторам свое решение по сценарию ЗМЛДКС.
Уважаемые Аркадий Натанович и Борис Натанович!
Редколлегия объединения 7 мая обсудила Ваш сценарий. Еще до обсуждения мы выработали с Вами подробный план дальнейшей работы, поэтому обсуждаемый сценарий был принят в качестве 1-го варианта.
Нам понятно Ваше стремление сделать эту философскую притчу драматургически напряженной, увлекательной для будущего зрителя. Но, с нашей точки зрения, Вы избрали для этого неверный путь. Линия «расследования» следователя Зыкова, во-первых, бессодержательная; во-вторых, создана по заранее ложному поводу; в-третьих, стоит далеко в стороне от настоящего расследования, составляющего самую суть содержания будущего фильма. Расшифруем наши утверждения. О бессодержательности этой линии, как мы полагаем, Вы догадаетесь, еще раз внимательно прочитав все эпизоды с Зыковым. Ложным для восприятия читателя, а потом и зрителя, будет расследование по поводу «убийства» Снегового, потому что все герои — Малянов наверняка, и Вайнгартен и Вечеровский — быстро, в пределах экранного времени, поймут, что это самоубийство. Если же Вы заставите их долго сомневаться в этом, то всё поведение их окажется по меньшей мере странным: как это люди ведут себя подобным образом, если кто-то убил знакомого, или, во всяком случае, рядом живущего человека. Следовательно, все усилия Зыкова по «расследованию» будут для зрителя фиктивными. Третье, и самое главное. Настоящий «детектив» содержится в самом сюжете Вашей повести, которую Вы экранизируете: это выяснение героями — и прежде всего, Маляновым — что происходит и какие силы за этим стоят. Не меньшее, а даже большее драматическое напряжение начнется и тогда, когда, осознав опасность, герои станут выбирать линию поведения, а в сущности, определять всю свою дальнейшую судьбу, всю свою жизнь до конца дней — задолго до отпущенного миллиарда.
Наибольшая привлекательность Вашей повести — это обычное течение жизни, в которое вклиниваются поначалу тоже обычные происшествия. Ну, что странного в том, что принесли заказ из «Гастронома», или что с запиской жены приехала ее подруга и поселилась на несколько дней? Вроде бы — ничего. В такого рода событиях, постепенно нарастающих, приводящих почти к ужасу, — самое настоящее напряжение и, на наш взгляд, занимательность жанра фантастики. При этом только в этой повседневности, похожести, узнаваемости существования героев и состоит настоящий контакт читателя-зрителя, его способность сопереживать, применять к себе сходные обстоятельства и — вместе с героями делать выбор, чрезвычайно существенный для нашего с Вами современника.
Как же, по нашему мнению, и на чем Вы должны строить сюжет? Так, как в повести: Малянов проходит через сумму испытаний, всё более и более серьезных, и в конце концов признает себя побежденным. Почему? На этот вопрос не дает полного ответа и повесть. Это предстоит придумать. Телеграмма о сыне — как нам кажется, прием запрещенный: вероятно, каждый поступил бы так же. Может быть, это любовь? Только не в виде развлечения с женщиной-вамп (тут-то Малянов должен устоять, иначе его не стоит пугать дальше), а с собственной женой Ирой. Ведь бывают же, согласитесь, случаи, когда муж и жена любят друг друга (последнее утверждение мог бы сделать Вайнгартен!). И, наверное, сложно и даже мучительно подвергать опасности любимого человека, даже если он согласен эту опасность с тобой разделить.
Теперь о героях. Наибольших усилий потребует от Вас главное действующее лицо — Малянов. Здесь Вам тоже предстоит придумывать и писать много заново. Происходит это оттого, что в повести Малянов выступает в роли рассказчика, даже, скорее, автора «рукописи, найденной при странных обстоятельствах». Самоирония, заключенная в прозаическом тексте, норма и пики его душевного состояния не могут без изменений, трансформации перейти в драматургическую форму. В настоящем варианте сценария это очень заметно: Малянов превратился в маловыразительную фигуру, лишенную глубины натуры. За таким героем, согласитесь, следить неинтересно.
Предстоит еще и еще раз продумать, что все-таки за силы действуют на вполне земных героев. Назовите их, как Вам только понравится (одно ясно, что это никакая не земная организация — тут следователь Зыков, его краткие действия могли бы недвусмысленно дать это понять). Но, как нам кажется, из разнообразных догадок, вполне закономерных тогда, когда герои только стараются прийти к какому-то предположению, в финале должно прийти однозначное решение: это то-то и то-то.
Во время обсуждения было высказано много частных соображений, о которых Вам расскажет редактор в личной беседе.