Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники, 1978-1984
Шрифт:
Учитывая большой объем предстоящей работы, а также то обстоятельство, что Вы, Борис Натанович, еще далеко не оправились от тяжелого заболевания, мы предоставляем Вам большой срок для завершения сценария — до 25 сентября с. г.
Уверены, что работа будет успешно завершена, желаем Вам обоим только доброго здоровья и еще раз здоровья.
Главный редактор 1-го творческого объединения Ф. Гукасян
Редактор С. Пономаренко
АН в это время решает не работать более с Андреем Тарковским.
<…>
8
Был у Аркадия Стругацкого. Решили бросить «Ведьму».
А. говорит, что плохо себя чувствует, что ложится в какой-то кардиологический институт, где ему, «конечно, не разрешат работать». Жалко мне его; но и он вот уже четыре месяца морочит мне голову. Плохо себя чувствует, но пьет и еще хочет добиться толка в работе. Не будет толка, конечно.
<…>
«Ведьму» буду писать сам.
NB. «Ведьма»: Калягин должен быть бедный, оборванный, небритый, жалкий и счастливый (никто не понимает почему).
<…>
5 июня 1981
<…>
Мне почему-то кажется, что А. Стругацкий не случайно расторг со мной рабочее содружество. Ему показалось, видимо, что общение со мной им чем-то угрожает. Никогда не забуду, как он примчался ко мне выяснить денежные свои (наши) дела, когда узнал, что у меня инфаркт.
<…>
Дорогой Аркаша!
Вот собрался наконец тебе написать, хотя писать, собственно, по-прежнему не о чем. Вот получил давеча деньги из «Знания» — 821 ряб. Извещение из ВААПа пришло насчет чеков из ФРГ, Франции и США всего на 512. Если умножить на 4.6, получается вполне приличная сумма…
Кстати. Просьба. Свяжись-ка ты с ВААПом и попроси их выяснить, где экзы следующих изданий:
Это — для начала. Пусть выяснят.
В остальном бездельничаю. Вяло занимаюсь сценарием зМЛдКС. Пишет его Петя Кадочников, а я только даю ЦУ. Однако же вот-вот придется-таки приводить в движение руку мастера. Жутко неохота! Сценарии все эти заср… Романы надо писать, а не сценарии! Правда, кто их будет печатать?
Тут при слухе о твоем переезде все страшно оживились и начали строить планы. Я имею в виду собратьев по секции во главе с Евгением Павловичем [112] . Я, правда, все их восторги сразу же охладил, сказавши, что всё это вилами по воде… Разумеется, мне не поверили. Представляю, какое разочарованное «У-у-у!» сейчас раздастся! А может, ты все-таки потом соберешься с духом и займешься этим делом снова — не спеша, спокойненько, хладнокровно… Как врач советовал моему соседу по палате: «Половой акт? Да, можно… Но, знаете ли, так — спокойно, без эмоций…» Съехаться бы надо. Это, понимаешь ли, объективная необходимость.
112
Брандис Евгений Павлович, критик, библиограф, литературовед.
Слушай, а нельзя пустить подзаголовком к ОуПА — «Дело об убийстве»? Я был бы очень рад. А?
Как там Мирера? Манин? Ревич? Процветают, небось, без всяких стенокардий! Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! Ужо, даст бог, приедем к вам числа 11-го — всех повидаем. А может, и НЕ повидаем. А посидим на кухне, попивая чаек (коньячок?) и почесывая языки…
Ладно.
Обнимаю тебя, твой [подпись]
P. S.
Дорогой Боря!
Получил твое письмо от 15.06.
Особых новостей нет. Жара удручающая, все полуголые и потные. Занят тем, что вяло переругиваюсь с т/о «Экран» Центрального телевидения. Не желаю я писать им новый сценарий по бредовым разработкам моего режиссера, а платить они должны 30 августа, а приказ на запуск в режиссуру уже есть, и там вялая паника, а у меня вялое неудовольствие. Впрочем, подробности при встрече.
С ВААПом по экзам связываться бесполезно. Во-первых, пробовал и безрезультатно и раньше, во-вторых, Бела всё еще болеет, когда выйдет — никто пока не знает. Ясно только, что выяснять они ничего не будут. По такой-то жаре! Да ты что?
Насчет нашего переезда в Ленинград. Объективная-то она необходимость есть, да мне ее не одолеть. Здоровье, братец, не то. А я понюхал здесь, чем это пахнет — контейнеры, упаковки, да там еще ремонт, да здесь еще бумаги грязные всякие, и жаждущие хари… Нет, не судьба.
Мирера в ажитации по поводу рождения у Лидки ребенка.
У Манина жена в больнице.
Ревича не видел года два, а Танька тоже в больнице <…>.
Словом, приезжайте, как пожелаем, так и будем. Чаек, коньячок и всё, что потребуется.
Насчет подзаголовка к ОуПА спрошу, но вряд ли. Оформление-то давно готово и утверждено.
Обнимаю, жму, твой [подпись]
Приветы Адке и Андрею.
28 июля 1981 года датированы наброски статьи АБС для «Литературной газеты», но не были тогда опубликованы.
<…>
Нам частенько говорят:
— Знаете, мой сын без ума от ваших книг. Все как есть прочитал. Сам я эту фантастику не люблю, но вот сын!..
Считается, что это комплимент. И одновременно — героическое признание, вызов на откровенность. «Сам я эту фантастику не люблю…» — «Да, да, я тоже, знаете ли, больше люблю зазорные открытки смотреть и кошек мучить…»
Впрочем, мы радуемся. Сын все-таки без ума. Или там дочь. Прогресс, ребята, движется куда-то понемногу [113] .
Вообще, у нас впечатление, что если бы не эти сыновья и дочери, нас бы не издавали. Представляется такая картина. Сидит у себя дома за ужином издательский работник, превеликого ума человек, с хроническим гастритом от воздействий Госкомитета по печати. Пьет он чай и жалуется внимательной супруге:
113
Строка из песни Ю. Кима «Посвящение Петру Якиру» («Четырнадцати лет пацан попал в тюрьму»).
— Нынче Стругацкие рукопись принесли. Экие наглецы! Давно ли я за порнографию выговор получил, так теперь только Стругацких мне и не хватало…
И тут подает голос сын — длинноногий, в очках и с сигаретой, — лениво листавший «Огонек» в углу на диване.
— Прости, старик, но ты — дубина. У нас в классе (а еще лучше — на курсе, а еще лучше — в цеху) все от Стругацких без ума. И если ты посмеешь их не издать, я тебе…
Следует сцена. Возможно, даже не без валидола. Но старику-дубине деваться некуда. Он соглашается держать мазу за Стругацких, выговорив себе право отдать их рукопись на рецензию.