Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники, 1985-1991
Шрифт:
Г. Головчанский настроен решительно. Для него, в отличие от В. Казакова и Р. Арбитмана, книги Стругацких не повод для «сомнения, рефлексии, поиска, а руководство к действию». Со всем азартом юности он готовится строить бодрый тоталитарный коммунизм, вычитанный из ранних повестей любимых фантастов. Общество, где все обретут счастье, отдаваясь делу без остатка. А кому не в радость суббота, по желанию передовых трудящихся превращенная в понедельник, пусть держит язык за зубами. Разве не так? Видите: Г. Головчанский ничего еще не построил, а уже велит мне помалкивать, раз против меня «тысячи тысяч».
Подобные разногласия в понимании идей и конфликтов
— «Если герои (повести „За миллиард лет до конца света“. — Прим. И. В.) не соглашаются с природой, то в том смысле, в каком мы не хотим примириться с землетрясением, извержением, наводнением. При чем тут ненависть к природе?»
— «А чем Вам не нравится фраза Ермакова „Мстить и покорять — беспощадно и навсегда!“? Именно так! Человек будет богом! И „матушка-природа, стихия безмозглая“, падет к нашим ногам».
— «Богом быть не трудно, богом быть невозможно…»
— «Откуда Васюченко взяла, что Стругацких интересуют „приключения профессионалов“?.. Меньше всего их герои „люди действия“».
— «Вы правильно отметили: герои Стругацких — профессионалы. А профессионалы, как правило, целеустремленны и должны принимать решения».
— «Хочу поблагодарить Васюченко за несогласие с С. Плехановым…»!
— «Да еще задевает заметки настоящего интеллектуала С. Плеханова!..»
— «Кстати, о Плеханове. В наше время только слепой или сумасшедший может ставить в вину Стругацким „изничтожение зловредного арийско-славянского фантома“ (Плеханов С.). Бороться с „Памятью“ надо хоть так…»
На бумаге в мирном соседстве эти реплики кажутся записью нормального литературного спора. В жизни он пока невозможен: многие письма дышат нетерпимостью. Почитатели Стругацких, как и те, кто отрицает их творчество, не только встречают в штыки попытку непредвзятого анализа, но и спешат припугнуть оппонента мнением «самых широких слоев». Без опоры на авторитет масс обходятся в основном доброжелательно настроенные читатели. Ведь чтобы любить и размышлять, нет нужды чувствовать за спиной сплоченные ряды. Эта надобность возникает, когда дело пахнет расправой. Не зря Лавр Вунюков из «Сказки о Тройке» так любил повторять: «Народ не позволит…»
Там, где начинается стрельба из таких крупнокалиберных орудий, уж не до дискуссий о литературе. Признаться, трудно (а как хотелось бы!) вообразить, что мои оппоненты «справа» и «слева» захотят выслушать и понять друг друга хотя бы только в литературной беседе. Так и кажется, что при их встрече произойдет катастрофа. Аннигиляция. А если бы (говоря о фантастике, позволительно дать волю воображению) им удалось увлечь за собой сочувствующие массы, от имени которых они так уверенно возвышают свой голос?
Есть что-то глубоко болезненное в том ожесточении, что так легко охватывает даже людей читающих, думающих. Недаром Стругацкие — писатели, хорошо чувствующие свое время, сегодня с таким отчаянным упорством убеждают «отягощенных злом» опомниться, остановиться, подумать.
Годом позже, в первом номере ленинградского фэнзина «Сизиф» за 1991 г., Вадим Казаков в статье «Аннигилизм критики» подводит итог полемике Ирины Васюченко со своими оппонентами.
<…>
В июне 1989 года Р. Арбитманом и автором этой статьи
<…>
«И. Васюченко словно не заметила, что от самых первых, романтически приподнятых утопий Стругацкие еще к середине 60-х подошли к жесткой, острой, проблемной „реалистической фантастике“. И если к самым первым вещам еще можно с некоторой натяжкой отнести слова насчет „активного“, „воинствующего“ (?) разума, цель которого — „рациональное переустройство мира“, то к большинству книг этот тезис совершенно не подходит. Меньше всего их герои „люди действия“ — чаще всего это люди сомнения, рефлексии, поиска. И неужели фраза „только сила делает героя значительным“ на полном серьезе относится к героям Стругацких? <…> Превращать в угоду концепции умниц, интеллектуалов, людей обостренного нравственного чувства в этаких бодрячков-дуболомов, несгибаемых „борцов за вертикальный прогресс“, видеть в книгах авторов „пренебрежение к человеку, если он не боец передовых рубежей“ — значит просто не понимать, что из себя представляет мир Стругацких.
Что означает положение: „писателей, вынесших из шестидесятых годов мечту о преобразовании бытия, не устраивают отрицательные результаты“? Как это понять, если учесть, что уже с начала 60-х авторы, за редким исключением, ориентируют читателя именно на „отрицательные результаты“?.. И не потому, что Стругацкие мрачные пессимисты, просто сладкие всепобеждающие развязки, „хэппи-энды“, по мнению Стругацких, не отражают истинной сложности бытия.
Откуда Ирина Васюченко взяла, что Стругацких интересуют „приключения профессионалов“?.. Герои Стругацких терпят поражение именно потому, что в них человеческое берет верх над профессиональным. Потому так понятны последние бессмысленные поступки Антона-Руматы (который не смог больше оставаться в скорлупе профессионализма) или Кандида, который с очевидностью понял: с „прогрессом“, который „вне морали“, ему не по пути. Потому терпит моральный крах единственный профессионал у Стругацких — инспектор Глебски, а Фил Вечеровский, не имеющий ни малейшего шанса на победу, нравственно остается непобежденным…
То, что авторы не навязывают своего мнения и не педалируют правоту одного и неправоту другого персонажа — очень раздражает неискушенного читателя, которому хочется „ясности“: за кого авторы. У критика в этих случаях очень велик соблазн одну из точек зрения объявить точкой зрения Стругацких. Между тем, ценность произведений этих авторов в том и заключается, что они побуждают читателя к самостоятельному мышлению, и критик, который пойдет по легкому пути, окажется далек от истины. Поэтому, видимо, нет нужды комментировать все те страшноватые вещи, которые инкриминируются Стругацким (включая расизм): в такой степени авторы ответственности за своих героев, безусловно, не несут».
Некоторые повести Стругацких слишком явно не лезли в концепцию И. Васюченко. Вот почему о произведениях «Хромая судьба» и «Волны гасят ветер» критик не сказала вообще ни слова. Вскользь — и совершенно не по делу — бросила она пару реплик о «Втором нашествии марсиан» и «Пикнике на обочине». Зато повести «За миллиард лет до конца света» посвящена чуть не треть статьи. Полагая, что в застойные годы никакого серьезного анализа этой повести не было и быть не могло, И. Васюченко решила осчастливить человечество собственной трактовкой. Суть ее, главным образом, в двух положениях.