Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники, 1985-1991
Шрифт:
<…>
Е. Канчуков. Мне кажется, проблемы, заботившие учителей, отчасти переходят к ученикам. Насколько это ощущение правильно, Борис Натанович?
Б. Стругацкий. Только отчасти. Сегодня меня тоже больше всего заботит неопределенность будущего. Когда меня десять лет назад спрашивали: «Что будет завтра?» — я говорил: «Будет то же самое, но несколько хуже». А сейчас я не знаю, что будет завтра, и это меня очень беспокоит. Мы сейчас находимся в точке бифуркации — в теории катастроф есть такое понятие. Это точка, начиная с которой дальнейший процесс может идти по 20-ти возможным дорогам, в зависимости от минимальных колебаний внешней обстановки. Поэтому мне очень трудно себе представить, что будет через год, через два, через три. Прольется кровь, или не прольется кровь? Я не знаю. Реакция даст бой, безнадежный, арьергардный, но все-таки бой, или воздержится? Как именно осуществится неизбежный компромисс между рыночной экономикой и системой? Вот эти вопросы для меня совершенно неясны, а это вопросы ближайшего будущего. Поэтому я чувствую себя дьявольски неуверенно. У нас с Аркадием Натановичем сейчас задумано 3
Е. Канчуков. Что вы имеете в виду, говоря о фундаментальных вещах?
Б. Стругацкий. Одной из самых фундаментальных вещей я считаю будущее. Что с нами будет через пять лет? В зависимость от того, какую цель мы увидим перед собой, поставлено развитие страны, да и всего мира.
Е. Канчуков. Что же мешает вам смоделировать то, что будет через пять лет?
Б. Стругацкий. Дело в том, что сегодня можно построить, я думаю, приблизительно 5 или 7 равноправных моделей. Все они будут страдать недостоверностью. Модель должна быть достоверна, она должна опираться на какие-то всем понятные, всем доступные очевидные факты и факторы. Мы писали когда-то «Хищные вещи века», помните вы этот роман? Это одна из возможных моделей неприятного будущего — так нам тогда казалось. И модель эта базировалась на совершенно четких и ясных представлениях, доступных любому человеку. Было совершенно ясно, что девяносто процентов населения Земли (не только нашей страны, а всей Земли) работает для того, чтобы есть, а не ест для того, чтобы работать. Было очевидно, что работать никто не хочет, что все жаждут развлечений и роста благосостояния. А раз так, то отсюда остается один логический шаг, после которого неизбежно получается, что, если люди больше всего ценят наслаждения тела, то, значит, рано или поздно нужно ожидать появления какого-то супернаркотика, который создаст иллюзию вечного наслаждения. Тогда реальная жизнь потеряет вообще какой-либо смысл. Такой была модель, построенная в «Хищных вещах века». И я повторяю, что она строилась на очень серьезных, очевидных и понятных фактах. Сейчас такой модели нет. Все зыбко, и все возможные модели зависят от любого, самого несущественного изменения начальных данных. Поменяется лидер в стране, и сразу модели валятся, как карточные домики. Не хочется так писать.
<…>
Е. Канчуков. Современная ситуация, по общему признанию, во многом напоминает тот «первый глоток свободы» конца 50-х — начала 60-х годов, когда фантастика из замарашки вдруг вышла в Золушки. После был весьма затяжной период, в который она худо-бедно все же перемоглась, не растеряв особо читательского успеха, и, казалось бы, теперь, с перестройкой, снова должна взять свое. Однако новая волна социальных реформ — «второй глоток свободы» — вместо этого, похоже, опять отправила ее в замарашки. Почему при внутренней схожести социальных ситуаций реакции общества на них оказались чуть ли не диаметрально противоположными? Почему, например, в первом случае общество так дружно и заинтересованно отнеслось к поиску путей перехода от современного состояния к светлому будущему с его миром Полудня, и почему сегодня общество совершенно безразлично к подобным поискам, предпочитая утопиям — антиутопии?
<…>
Б. Стругацкий. В своих рассуждениях, как мне кажется, вы забываете, что между хрущевской «оттепелью» и нынешней перестройкой есть сильная разница. По большому счету она заключается в том, что во времена «оттепели» была затронута только сфера идеологии, причем затронута не очень глубоко, в наше время ее потревожили уже весьма основательно, а вместе с ней очень основательно тронули политику и прямо-таки за глотку взяли экономику. То есть сегодня переворот происходит по всему фронту. Поэтому наше время надо сравнивать не с оттепелью 1961 года, а с временами отмены крепостного права. С той революцией сверху, которая произошла 100 с лишним лет назад. Чтобы убедиться в этом, достаточно взять для примера какие-нибудь элементарные вещи. Скажем, во времена хрущевской «оттепели» просто не было такого количества публицистики, такого уровня правдивости. Конечно, печатались какие-то разоблачения по поводу культа личности Сталина, но даже малейшая попытка уйти вглубь, поставить вопрос: «Сталин один виноват? Или все-таки не только в нем одном дело?» — такая попытка пресекалась на корню. Помнится, людей из партии выгоняли только за мнение о том, что не в Сталине дело, а в системе. В наше время — это стало уже общим местом, понимаете? Публицистика никогда не была такой информативной, такой страстной и такой воздействующей на любого читающего человека, как в наше время.
Поэтому же сейчас, действительно, упал читательский интерес к фантастике. Но это же происходит и в отношении ко всей текущей художественной литературе — здесь уже говорилось об этом. Люди читают журналы, но в первую очередь — их публицистические разделы. В первую очередь читателя сегодня интересует мнение экономиста, социолога, ну, в крайнем случае какого-нибудь борца с коррупцией. Что же до художественных произведений, то они сейчас, мне кажется, мало интересуют не только читателя, но и критику. Вы посмотрите, за какими произведениями следит сейчас главным образом критика. За теми произведениями, которые имеют явно выраженный публицистический оттенок. Вещи, которые 20 лет назад произвели бы фурор, проходят совершенно незамеченными. Люди хотят понять мир, в котором они вдруг очнулись. Вот раскрылись у них глаза, вот сказали им правду… Это похмелье. Какой уж тут оптимизм.
<…>
Б. Стругацкий. <…> Братья Стругацкие, если речь идет о будущем, всегда занимались двумя вещами:
а) они строили модель мира, в котором хотели бы жить;
б) строили модель тех социальных процессов, явлений,
Стругацкие говорили: вот это, это и это мешает тому будущему, в котором мы хотели бы жить, но как проложить дорогу к этому будущему, братья Стругацкие тогда только подозревали смутно, а сейчас, чем старше они становятся, тем яснее понимают. И, видимо, единственный путь к этому будущему — это создание теории воспитания. До тех пор, пока мы не научимся воспитывать Человека с большой буквы, до тех пор нашего желанного светлого будущего у нас не будет. Тут какие угодно варианты миров ни перебирай — история нам дает целый спектр, — ничего не выйдет. Кстати, в нашем сегодняшнем мире мы видим самые разные государства, которые осуществили разные социальные модели. Некоторые из них вполне симпатичные: какая-нибудь швейцарская модель, шведская модель, американская модель, — они обладают своими привлекательными сторонами, но они отягощены и неприятными недостатками. Так вот, как от сегодняшнего нашего состояния перейти к состоянию Соединенных Штатов, более или менее ясно и, кстати говоря, всегда было ясно. А вот как перейти от сегодняшнего нашего состояния или, скажем, от американского состояния к так называемому светлому миру Полудня, никогда не было ясно раньше и неясно сейчас. Единственное, что можно сказать твердо: надо перевоспитать людей. Люди должны измениться, нравственность должна измениться, человек должен стать другим. Прежде всего должно измениться отношение человека к труду. Труд должен сделаться самоцелью. Когда человек начнет получать наслаждение от труда, он станет новым человеком. Тогда появится и сознание светлого мира. А до тех пор, пока люди будут работать главным образом для того, чтобы снискать средство для пропитания и для беззаботной жизни, то есть работать для того, чтобы иметь возможность ничего не делать, до тех пор у нас не получится нашего желанного мира. Естественно, поскольку мы не педагоги и далеки от этой благородной профессии, мы не знаем, как создать теорию, на чем ее базировать. Мы знаем, что человечество столетиями училось дрессировать своих представителей и преуспело в этом. Дрессировать людей мы умеем, готовить из человеческого детеныша участника производственного процесса — да, это мы научились делать. В некоторых странах лучше, в некоторых хуже, но научились. А вот как сделать из человеческого детеныша существо, которое будет любить свою работу, находить наслаждение в творческом процессе, — этого мы пока не знаем, увы.
<…>
17 мая БН приезжает в Москву обсуждать планы и замыслы.
17.05.1990
Вчера Б. приехал — думать о будущем.
18.05.90
Письмо в «Хорос».
Сведения для америк<анского> литагента.
19.05.90
Обсуждали «Несчастного мстителя».
20.05.90
Философия, как НФ.
Нужна биография НМ, с родословной, подробная.
История, как человек обнаруживает в себе дьявола.
21.05.90
Вчера приехала Адка.
Ездили с Адочкой в валютный.
22.05.90
Ким Волошин
Делает окружающих несчастными:
1. Убивает
2. Калечит
3. «Просветляет», и они гибнут в этом мире.
В мае на очередной «Аэлите» в Свердловске была организована межрегиональная фэн-группа, изучающая творчество АБС, — «Людены», — о чем подробно рассказывается в предисловии к НС-2. Создание группы позволило объединить прежде разрозненные усилия в едином центре. Работа оживилась и стала приносить первые плоды в виде полной библиографии АБС, хронологии Мира Полудня, текстологических сводок всех публикаций. В конце года БН писал члену группы Светлане Бондаренко.
<…>
К работе люденов я отношусь с большим уважением. Я им даже завидую немного. Правда, иногда мне кажутся забавными некоторые подходы люденов, например повышенный интерес к происхождению выдуманных авторами имен или, скажем, презумпция безупречности авторской хронологии, исповедуемая вашими «хронологистами» (Шавшиным, Лифановым, Флейшманом). Однако в общем и целом работа ваша представляется мне и нужной, и полезной, и увлекательной. Вы не можете представить себе, насколько одинок и раним писатель, как жаждет он обратной связи, как хочется ему почувствовать себя нужным и интересным. Я знаю двадцать писателей — причем очень и очень недурных! — которые душу прозакладали бы, чтобы иметь рядом с собою таких вот люденов… Когда мы хохмили на эту тему в СоТ — помните там профессию «читатель поэзии»? — мы на самом деле писали об очень серьезных вещах… Другое дело, насколько деятельность люденов нужна ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ, — тут я судить не берусь, тут все зависит только от одного фактора: насколько нужна человечеству деятельность Стругацких… А об этом можно будет сказать что-либо достоверное разве что лет через тридцать. Так что не забивайте себе головы, а просто делайте то, что вам нравится — это и будет самое правильное!
5 июля в ленинградской газете «Смена» публикуется интервью БНа «люденам» Роману Арбитману, Вадиму Казакову и Юрию Флейшману.
<…>
— А вам самому никогда не хотелось сказать: «Все, дальше так жить нельзя, невозможно»…
— Никогда. Было несколько случаев в моей жизни, когда мои не то чтобы друзья, но хорошие знакомые говорили мне: «Борис! Хватит ваньку валять, что ты здесь торчишь? Такой-то уехал, такой-то уехал, а ты чего — ждешь, что тебя посадят?» Я ни в коем случае не хочу изобразить себя героем. Если бы я серьезно мог предположить, хоть на секунду, что меня действительно посадят, может быть, я и думал бы по-другому. Может быть.