Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники, 1985-1991
Шрифт:
Но поскольку так вопрос никогда не стоял, об эмиграции я просто никогда не думал, неинтересно было рассуждать на эту тему. Понимаете, в этом было даже этакое молодое фанфаронство. Я произносил слова типа: «Почему Я должен уезжать? Пусть они уезжают. Моя страна, они ее оккупировали, насилуют, а я должен из нее уезжать? Нет, не будет этого, „я это кино досмотрю до конца“» (такая фраза была у меня в ходу, я очень любил ее повторять, повторяю и сейчас). И сегодня очень часто многие люди, можно сказать, совета у меня спрашивают: ну как же все-таки? Сейчас реально можно уехать. Может, все-таки?.. Пока не поздно, пока еще дорога открыта?.. Я отвечаю им примерно так: я не уеду никуда, а вы решайте сами. У меня уже
<…>
19 августа в «Ленинградской правде» публикуется интервью БНа Андрею Измайлову.
<…>
— Борис Натанович, но ведь вы имеете мнение по поводу экранизации своих повестей? — С этого вопроса и началась наша беседа.
— Хорошая экранизация — вообще большая редкость. Для того чтобы создать настоящее кино, нужно отойти от книжного оригинала, перевести его на совершенно другой язык. И языком этим прежде всего владеет режиссер, он в фильме хозяин. И уж ни в коем случае не сценарист.
Те наши произведения, которые можно на экране сразу узнать (то есть узнать первоисточник), в общем, сделаны, по-моему, неважно. Если же фильм — по мотивам, и читатель, став зрителем, спрашивает: а при чем здесь Стругацкие? — тогда фильм представляет определенный интерес. Так пока получалось у Тарковского, у Сокурова.
Надо признаться, что мы в последнее время перестали писать сценарии. Потому что поняли тщету этой работы. Дело в том, что, когда режиссер представляет себе будущий фильм, он видит некое изображение, некие «картинки», которые он, как правило, не в силах описать сценаристу в девяноста девяти случаях из ста. В результате мне приходилось видывать фильмы, где от сценария оставались рожки да ножки. Это не плохо и не хорошо. Это специфика. Один из самых плохих сценариев, которые я читал, в результате дал один из самых лучших фильмов, которые я смотрел («Мертвый сезон»).
Бывает и наоборот.
<…>
— Вы написали сценарий, который хотелось Тарковскому, и получилось, чего уж там, произведение «религиозное». Сокуровские «Дни затмения» — тоже не без того. «Письма мертвого человека», в создании которого вы принимали участие, также «религиозен» (и вы сами отмечали это с большим удовлетворением). Не характерно ли, что абсолютно «светские» повести братьев Стругацких, попадая на экран (те самые, по мотивам), обретают волей (неволей?) «клерикальный» оттенок?
— Это вопрос скорее к режиссерам. Но я берусь, пожалуй, объяснить, почему так получается. Дело в том, что братьев Стругацких с какого-то момента более всего волнуют лишь две-три темы. Первая: история, и как на нее воздействовать. Вторая: нравственный выбор. Достаточно уж этих двух тем, чтобы понять, что они связаны с религией, с Богом. Человеку не дано воздействовать на историю, а как хочется! Но чтобы суметь на нее воздействовать, надо стать Богом.
— Трудно быть Богом?
— Именно… О нравственном же выборе написан целый ряд наших повестей. Вот «За миллиард лет до конца света» — что ценнее в этой жизни, черт побери: право первородства
<…>
26 августа в Москве состоялась встреча АНа с группой «Людены». Узнать о поводах этой встречи, а также прочесть запись состоявшегося разговора можно в НС-3.
19 октября в томском «ТМ-экспрессе» выходит интервью БНа Юлию Буркину.
<…>
— Я знаю людей, которые считают вас с Аркадием Натановичем живыми классиками, знаю и тех, кто вообще не считает вас серьезными писателями. Как вы сами оцениваете свое творчество, его место в сегодняшней мировой литературе?
— Конечно, это вопрос не к нам. Мы пишем, а определять место — дело критиков, читателей, времени. И все же, если говорить о моем личном мнении… Жизнь большинства наших произведений — 20–25 лет. Через 50 лет, думаю, будут еще читать одну-две книги. Мне почему-то кажется, долго проживет «Улитка на склоне», в которой нет никаких временных и пространственных помет, а то, что в ней показано сатирически, к сожалению, будет актуально еще очень долго.
— Хорошо ли вы известны за границей?
— Изредка, 1–2 раза в год, кто-нибудь приносит нам иностранные статьи о нашем творчестве. Часто на языках, которых мы и не знаем. И нам остается только догадываться, что там написано. Но зато ясно, что нас читают. Правда, насколько я знаю, ТАМ читают нас только фэны, и читают не совсем так, как русские. Наш читатель политизирован, он видит в наших книгах то, что мы в них закладывали — гражданственность, социологичность. И ставит нас в ряд, в котором очень приятно находиться: Салтыков-Щедрин, Гоголь и т. п. Американец же, к примеру, видит у нас прежде всего фантастическую фабулу и ставит нас в ряд с Кларком, Гаррисоном, Азимовым и т. п. А в этом ряду наш рейтинг невысок.
<…>
— Что вами движет — любовь или ненависть?
— По большому счету — любовь. К человеку и человечеству. Но толчком часто бывает злость. Злость — это вообще эффективнейшее средство для стимуляции творчества. А любовь, наоборот — расхолаживает.
<…>
В конце октября — еще одна встреча АБС. Вновь в Москве.
Он убил свою жену — и после этого хотел покончить с собой. Он хотел не только убить себя — он хотел себя ЗАМУЧИТЬ! (Привязался цепью с замком к дереву, облил себя бензином и… оказалось, что потерял зажигалку. Стоял всю ночь прикованный, утром его освободили. Дикий юмор ситуации отбил охоту. Фарс.) Какал в штаны! Унижение [61] .
61
Замысел позднее воплощен в ПП Витицкого.
Увлекается компьютером. Уходит в него. Сокровища компьютерной мудрости:
Рассуждение — это организованное подражание.
Вера и любопытство друг с другом всегда не в ладу.
Зависть — одежда вкуса.
Усердие — мачеха воображения.
Точность заменяет глупцам мудрость.
Мысль — это карикатура на чувство.
Чувство — злейший враг опыта.
Неспособность испытывать восторг — признак знания.
Великолепно заменяет воспитание только одно — добродушие.