Студенты. Книга 1
Шрифт:
— Ты чего это здесь вздумал мочиться? Не в сортире же находишься!
— Мужики, извините… перепутал, — пробормотал тот и, придерживая раскрасневшееся от удара ухо, вышёл из комнаты.
— Кто такой? — спросил Савва. — На друзей коменданта не похож, вроде как и не студент…
— А это, наверное, аспирант из пятнадцатой комнаты. Их тут недавно троих человек поселили, — высказал предположение Эдик.
— Но не может же научный работник так пить и мочиться где придется, — высказал сомнение Савва.
— Может! Да ещё как может! — философски заметил Женька. — Я на них насмотрелся, когда готовился к экзамену на Каменном. Там у них общага для аспирантов и ординаторов. Бухали каждый день. А вечером
— Ладно, не будем судить строго. С кем не бывает, — заметил Савва. — А ты, Паша, когда спишь, рот широко не раскрывай, а то опять кто-нибудь перепутает с унитазом, — под общий хохот закончил Савва.
На этом инцидент был исчерпан, но его последствия не преминули тут же сказаться. Старостой комнаты единогласно был выбран Женька Вельяминов, освободив от этих обязанностей Пашу, самовольно назначившего себя на этот пост с первых дней вселения в общагу. Ну, а Савва укрепил свой авторитет лидера. Разные люди и по характеру, и по желанию учиться, и по пониманию смысла жизни собрались в десятой комнате, но силу и порядочность уважали.
Ещё одной яркой личностью в их комнате, да, пожалуй, и во всей общаге, стал Толик Корабел, прозванный так за свою привычку в поддатом виде убеждать собеседника, что без его участия ни «одна корабель» на Балтике не сходит «со стуапелей». Работал Толик до поступления в институт маляром на Выборгском судостроительном заводе, выпускающем маломерные корабли и катера. Сам Толик считал свою профессию главной в кораблестроении и доказывал, что если бы не он, все суда давно бы сгнили и пошли ко дну. Краски, мол, здесь нужны особые, свинцовые, и накладывать их нужно тончайшим слоем, один на один, на абсолютно очищенную и обезжиренную поверхность. Только тогда краска годами будет держаться, не поддаваясь коррозии даже от морской воды. И он, Толик, умеет это классно делать. На вопрос, зачем же он тогда пошёл в институт, Толик незамедлительно отвечал — отдохнуть. И пояснял: всю жизнь, мол, вкалывает — сначала в школе, потом в армии, затем три года после армии на судоверфи и так до тридцати лет. Устал. А тут ещё дело к женитьбе стало клониться. Вот он и надумал пойти в институт, чтобы отдохнуть, прежде чем рабочее ярмо снова на шею надевать и опять пахать и пахать, уже не за себя, а за жену и «короедов», как он ласково называл своих будущих детей. Вот и решил взять тайм-аут на несколько месяцев.
Видно, Толик совсем не шутил. На занятия он почти не ходил. С утра оставался лежать на койке, тогда как все торопливо отправлялись на занятия. На чей-нибудь вопрос: «Чего, Толян, опять не идёшь?», он степенно отвечал, поправляя чёрные густые усы:
— Почему же? Пойду. Только позже. Нельзя же всем в одно время толкаться по комнате.
И умиротворенно следил, как суетились его товарищи. И удивительное дело, при всех своих опозданиях и почти полном пренебрежении к подготовке домашних заданий Толик успевал практически по всем предметам. Помогала ему феноменальная память. Услышав что-либо на лекции или на практических занятиях, он мог с лёгкостью воспроизвести всё при зачете. Особенно Толику нравилось, когда кто-то из ребят учил задания вслух. Тут Толик, лежа поверх одеяла на кровати, просил:
— Читай погромче, а то я плохо слышу!
Иногда он задавал какой-нибудь вопрос, и если получал на него ответ, радовался как ребенок. Случалось, что Толик пропадал на несколько дней кряду. Видно, запивал, но, не желая показываться в таком неприличном виде, ночевал у дальних родственников или знакомых. После таких срывов Толик долго отлёживался, но водку не пил, выхаживаясь пивом или лимонадом. Толик любил «Крем-соду», брал по целой коробке и потом блаженно потягивал лимонад из горлышка.
Толик почти всегда был при деньгах
— Ты это… Не забыл, что должен?
И убедившись, что должник всё помнит и скоро отдаст, успокаивался, шёл к кровати и с блаженством на лице растягивался во всю её длину.
С Саввой Толик дружил и уважал его за твердость убеждений, за несуетливую манеру поведения, так не свойственную молодёжи.
— Старик! Садись рядом. Хочешь пивка? А может, лимонаду? — предлагал Корабел. — Давай поговорим за жизнь, как говорят в Одессе.
Савва садился, с удовольствием рассматривая этого большого и сильного человека с вечно растрёпанной кудрявой головой и трёхдневной щетиной на лице. Ему импонировала неспешная манера Толика разговаривать и вежливое обращение со всеми. Толик никогда не ругался матом, даже в сильном подпитии. Он только и мог сказать из ругательного: «Маткин берег!»
— Вот ты не бегаешь, Савва, как все и везде успеваешь? Мы с тобой родственные души. Только в отличие от тебя я врачом не хочу стать. Вот отдохну от жизни и снова к кораблям. Может, ко мне махнем, в Выборг? Работу тебе помогу найти какую захочешь! Меня на верфи уважают, к совету прислушиваются. А то ко мне в бригаду, будем вместе корабли обновлять? Хорошо у нас, особенно весной. Ты стоишь на борту катера, чайки кричат, синее небо и запах краски, и цветущая сирень на берегу! Нет, Старик, не променяю эту работу ни на какую другую.
— Толян, а зачем же ты тогда чужое место в институте занял? Всё равно учиться не будешь, уйдёшь, — искренне удивлялся Савва. — Может, кто другой хорошим врачом бы стал, а ты не дал.
— И правильно сделал. Если бы хотел, то поступил бы так же, как я. Я как волки в лесу, слабых убираю. Плохого маляра ещё можно себе представить, а плохого врача не должно быть. Учти, Старик, учти, — напутствовал Толик Савву и постепенно засыпал, блаженно улыбаясь во сне.
Совершенно другим был Петька Шпаченко, хлопец с Украины. Попав в большой и шумный город, он никак не мог найти своего островка в море соблазнов и развлечений. Петька пустился во все тяжкие. Нет, он не пил, не хулиганил. Он просто уходил на целый вечер в город, возвращался поздно, когда вся комната уже спала. Утром, как и все, Петька вскакивал и шёл на занятия. Но занятия и всё, что было связано с учёбой, его не особенно волновало. Он вяло участвовал в практических занятиях, а на лекциях и вовсе откровенно спал. Но как только наступал вечер, Петька преображался. Одевал свой лучший костюм, чистил до блеска ботинки, приглаживал стоящие ёжиком русые волосы и уходил.
Где он бывал никто не знал, могли только догадываться по его отрывочным фразам типа:
— Я никогда не думал, что японки такие красивые.
— Это почему? — спрашивал кто-то ради смеха.
— Сегодня на Невском около Гостиного их целая группа вышла из автобуса: юбочки коротенькие, ножки точёные, а личико как у куколок…
И сразу же замолчал, увидев сальную улыбку на лице Толика Корабела. Или вот ещё:
— Был вчера в «Метрополе». Представляете, салфетки на столах крахмальные и в меню настоящий украинский борщ…
— А у них там и щи русские суточные есть, — встрял, как всегда, в разговор Толик. — Я там не раз обедал. После получки с ребятами завалимся, бывало, на весь вечер. Кухня там отменная, с царских времён повара работают. Одна беда — без галстука и рубашки не пускают. Так мы прежде чем зайти в ресторан, шли в Гостиный Двор и галстуки покупали, а кто и рубашку. Переодевались в туалете — и вперёд…
Толик расправлял усы и блаженно улыбался. Петька же замыкался и больше ни о чём не говорил. Существовал он замкнуто и ни с кем не общался.