Студенты. Книга 1
Шрифт:
Как-то в один из дней у Саввы отменили лекцию из-за болезни профессора, и Савва, поскольку он жил на территории института, решил полтора часа побыть в общаге. Каково же было его удивление, когда он там застал невинно лежащим на койке не Толика Корабела, а Петьку Шпаченко. Петька лежал на кровати поверх серого шерстяного одеяла и глядел в потолок. Он даже не отреагировал на входящего Савву. Посмотрев на лицо Петьки, Савва всё понял — у парня серьёзные переживания. Но, как было принято у них в комнате, никто не лез в душу друг друга. Если кто-то хотел что-то сказать, говорил сам. Савва прошёл к себе за шкаф, достал учебник анатомии и хотел было начать читать, как послышался голос Петьки.
— Старик, это ты?
— Я…
— Можно я поговорю с тобой?
— Говори.
— Хорошо. Ты только слушай и не перебивай меня, — попросил Петька, всё так же лёжа на своей кровати и глядя в потолок.
— Без проблем, — ответил Савва.
— Понимаешь, я родился в маленьком городке Винницкой области, там же окончил школу с золотой медалью. Летом помогал родителю в колхозе, зимой работал на своём подворье. У нас три коровы, четыре порося, с десяток-полтора молодняка. Куры, гуси, даже индеек одно время держали. Работы много. Я помогал как мог батьке с мамкой. Я у них один, больше некому. Мать в школе училкой работает в начальных классах, а батя тракторист на «кировце», пашет и сейчас. Достаток в доме полный: галушки, борщ, мясо любое круглый год. А я есть не хочу. Понимаешь?
Савва промолчал. После паузы Петька продолжил:
— В девятом классе я твёрдо решил уехать от всего. Стал думать куда. И решил, поеду в Ленинград — город европейский, бывшая столица царской России и, наверное, там всё не так, а совсем иначе, чем в других городах. В десятом классе у нас была специализация по медсестринскому делу, я туда и записался. Заинтересовался медициной, стал книги читать, родители выписывали журнал «Здоровье». Там и попалось мне объявление о наборе в этот институт. После окончания школы подал заявление, сдал один экзамен — физику, и меня зачислили. Вот я и в Ленинграде. Мне и нравится, и не нравится в этом городе. Богатый и ухоженный Невский и трущобы в ста метрах от него, как во времена Достоевского. У меня было такое впечатление, когда я первый раз туда попал, что сейчас из подворотни выбежит Раскольников с топором в руках. Жутко мне стало. Рядом красные флаги, годовщина Октябрьской революции, жизнь кипит, машины снуют туда-сюда. А тут время словно остановилось. Часы уже давно везде пробили полдень, а на тех часах ещё глубокая ночь… Или вот ещё картинка. Ресторан «Метрополь», где все сияет чистотой и порядком, и тут же на Садовой — рабочая столовая: грязно, еду есть невозможно, стакан с компотом взял, а там муха плавает, представляешь? Я его в руках не смог держать, выбросил. А потом целую неделю у меня тошнота подступала, как только я видел стакан с компотом в студенческой столовой. В общем, в книгах, газетах, кино — одно, а в реальной жизни — другое. Понимаешь, Савва, не могу я так больше! Учиться одному, а делать другое. Решил бросить учёбу. Жизнь хочу посмотреть. Пойду в армию для начала, а потом видно будет. Может, в медицине я лишний…
— Ты это серьёзно? — спросил Савва.
— Куда серьёзнее. Отцу уже написал письмо, жду ответа.
— Ну ты даешь! С таким трудом поступить и отказаться от учёбы ради неясного принципа — не знаю жизни, мол, хочу посмотреть. Как-то не очень даже смешно!
— Поэтому никому, кроме тебя, и не рассказываю, — ответил Петька и после недолгого молчания задал вопрос: — Значит, и ты против?
— Да нет, если ты для себя всё решил и всё просчитал и другого выхода не видишь, то поступай, как решил. Что мне быть против? Дело хозяйское.
На этом их разговор прервался так же внезапно, как и начался. Петька снова лёг на кровать и уставился невидящим взглядом в потолок, словно там было написано нечто такое, от чего зависела его судьба.
Савва сел на кровать, достал учебник и задумался: а он сам на своём ли месте? Учёба давалась ему нелегко, не то что в школе. Объём был больше, но самое главное, что он не был готов к такой разнообразной информации морально. Столько специфических предметов, даже иностранных языков и то два: английский и латынь, не говоря уже о таких дисциплинах, о которых он даже не слышал:
Ну зачем ему знать так много про марксизм и ленинизм, работы Канта и Гегеля, сравнивать их друг с другом. Чертовщина какая-то. А сколько времени отнимает. Правда психоанализ, который сперва ему очень не понравился, стал понятней, когда лекции начал читать очень старый, можно сказать вынутый из нафталина, профессор Чистович. Этот рафинированный интеллигент старой петербургской закалки читал лекции очень интересно. Он даже их не читал, а скорее рассказывал историю психоанализа. О том, как родилась идея психоанализа в молодых умах студентов Венского университета в конце прошлого века, среди которых были он и его друг Зигмунд Фрейд. О том, как они длинными вечерами, сидя в кафе или пивной Вены, обсуждали эту теорию и пришли к выводу, что все в мире поступки человека имеют мотивацию.
Чаще всего она возникает в детском возрасте, а потом преследует человека всю жизнь. Тогда Савва толком не понимал слово «мотивация», он его связывал со смыслом слова «мотив», но что оно значит, точно и не знал. Много чего не знал тогда Савва Николаевич. И его учёба, трудности учёбы в институте были той основой, которая в конечном итоге выплавила из грязной руды житейских пристрастий и привычек золото образованности и интеллигентности.
Но образование далеко не синоним интеллигентности, а тем более — интеллекта. Это понимание пришло к Савве значительно позже. А пока он осиливал труднейший период из всего его жизненного пути: уроки, которые преподносила сама жизнь и которые нужно было вколачивать в голову палками. Упорство — вот что нужно любому студенту, чтобы учиться. Без него нечего и думать, принимая решение поступать в институт.
Лекция по психоанализу началась ровно в четырнадцать часов в большой аудитории, рассчитанной на несколько сотен человек. Набралось около тысячи. Зал был переполнен. Приходили студенты старших курсов, преподаватели не только из своего, но даже из других вузов. Шутка ли — лекцию читает один из друзей Фрейда, профессор Чистович.
— Друзья! — начал свою лекцию учёный. — Мы сегодня много говорим о роли сознательного, коры головного мозга, и бессознательного, его подкорки. Кто-то предпочтение отдаёт инстинктам, ссылаясь на учение Фрейда, кто — разуму человека, оперируя трудами академика Павлова. Но вот вам в качестве примера сегодняшний случай. Смотрите, а выводы сделаете каждый сам, без подсказки. Прошу…
С этими словами мэтр пригласил на сцену аудитории доктора, сотрудницу кафедры. Та рассказала о пациентке, которая страдает расстройством психики. У неё во время сеанса гипноза на команду «поднять руки над головой и задержать» руки действительно задержались. И вот уже месяц пациентка не может их опустить. И никто из врачей не может ничего сделать. Пациентка, молодая женщина, страдающая неврозом, от которого, собственно, и лечилась гипнозом, никак не может опустить руки. Сегодня мы продемонстрируем её вам. Вы сможете задать ей вопросы, но просьба делать это тактично, чтобы не нанести дополнительного вреда. Женщину зовут Виолетта Эдуардовна. Она согласилась на данный показ медицинской аудитории исключительно из-за желания помочь науке.
Зал притих. Такое зрелище для советских студентов было необычным и по форме, и по содержанию. На сцену ввели симпатичную женщину в красивом розовом халате из атласного шёлка. Она была хороша собой даже без макияжа и косметики. Поднятые вверх руки как-то не очень взывали к жалости. Напротив, выглядела женщина весьма импозантно, и если бы не «руки вверх», то ничего особенного в её появлении на сцене не было бы. Студенты начали задавать вопросы. В основном они были такие: правда ли, что вы не можете опустить руки?