Студенты. Книга 2

Аргунов Анатолий Васильевич

— Я понял, буду ждать…

Через десять минут они уже сидели в комнате Саввы Николаевича. Молодой человек, принесший документы, оказался студентом второкурсником медицинского института.

Первым делом Савва Николаевич спросил, как его зовут.

— Иван Куропатов, — ответил молодой человек.

— А что, Иван, Мария Рафаиловна поручила тебе это щекотливое дело за какие-то заслуги?

— Нет. Просто я оказался самым свободным. У меня во второй половине дня пара лекций, а сейчас я в свободном полете. У Марии Рафаиловны я занимаюсь в научном кружке, она, конечно же, меня знает и доверяет…

— Понятно! — Савва Николаевич так и не понял, кто же попросил его о консультации. Одно

ясно, что коллега, с которой они где-то пересекались. Но где? Решив, что не стоит заморачиваться над этим вопросом, Савва Николаевич перешел к делу.

— Попрошу рентгенснимки по порядку, начнем с самых первых, какие есть в ваших архивах.

Иван оказался проворным парнем и хорошо подготовленным к встрече с именитым профессором. Все документы с рентгенснимками были аккуратно разложены по годам и датам.

— Итак, первое обследование в 1989 году. Что же здесь? — Савва Николаевич смотрит на снимок, подставив его к оконному стеклу. Вот и ответ: саркоидоз, начальная стадия. Вот увеличенные лимфоузлы в корнях легких, вот мелкие узелковые поражения в паренхиме. Классика жанра! Ну а какое же заключение сделали коллеги, интересно мне теперь узнать. Где у вас описание этих снимков и заключения консультантов, если они были.

— Были, Савва Николаевич, вот они — и Иван подал их.

В заключении значилось, что у молодого человека хроническая пневмония. И никакого намека на столь серьезное заболевание. Не может быть, чтобы врачи не заметили того, что явно манифестировало на рентгеновских снимках. Но факт оставался фактом, не заметили.

Остальная хроника событий развивалась по вполне определенному сценарию. Никто из врачей не взял на себя смелости отменить диагноз и поставить другой. Хотя, судя по описанию и данным обследования, состояние больного не улучшалось, а постепенно, медленно, но верно, становилось все хуже и хуже. Промелькнули консультации известных клиник в Москве, Питере и еще целом ряде городов, где, вероятно, работал или жил пациент, но везде одна и та же история — не замечали явного прогрессирования совершенно другого заболевания в легких.

— Почему так, Савва Николаевич? — недоуменно спросил Иван профессора.

— А потому, Иван, что никто не хотел брать ответственность. Поставить диагноз легко, и ходит с ним человек иногда всю жизнь. А вот снять несуществующую патологию тяжело. Когда ставят диагноз, что называется, по горячим следам, тому врачу больше доверия. Это как в милиции: успел задержать преступника сразу после совершения преступления — хорошо, нет — «глухарь», как они выражаются. Хотя формально все есть: есть следы преступления, пострадавшие и даже очевидцы, а зачастую и сам преступник нигде не скрывается. А вот доказать, что это он совершил злодеяние, не так-то просто. Преступник успел обзавестись ложными алиби, скрыть истинные мотивы, да еще много чего он может сделать, если его сразу же не арестовать. Так и в медицине, наверное, не зря милиция и медицина начинаются с буквы «М», — пошутил Савва Николаевич. — Запустят болезнь, а потом кто признается, что это с его подачи сделано. Ну, потом не нужно забывать о корпоративной этике. Мало кто из врачей осудит своего коллегу, даже при наличии неправильного диагноза. Исходят из простого: сегодня я тебя сдал, а завтра ты меня. Вот такие пироги, Иван! — проговорил Савва Николаевич, просматривая переписку между больницами, институтами и разного уровня врачами по поводу диагноза этого конкретного больного. — Кстати, Иван, фамилия больного Надеждин, и фамилия Марии Рафаиловны та же или у нее теперь другая?

— У Марии Рафаиловны — Надеждина, но не знаю от мужа у нее эта фамилия или своя — ответил бойко Иван. — Кажется она замужем, но точно не скажу.

«Надеждина, Надеждина?» —

мысленно несколько раз повторил фамилию Савва Николаевич, пытаясь соединить в единое смутные догадки. На их цикле был Борька Надеждин, сын известного питерского ученого-анатома. По его учебнику они учились. Борька был его внуком. Но на цикле мало кто даже догадывался, что ловелас и бабник Борька Надеждин внук знаменитого академика Надеждина. Никому и в голову не приходила такая мысль, хотя начальство наверняка было осведомлено, иначе бы он вылетел из института еще на первом курсе, когда фактически завалил все предметы на экзаменах. Значит, Надеждина — это фамилия по мужу Машки Муравинской, веселой хохотушки из параллельной группы. Так, так. Как же он сразу не догадался. Машка Муравинская стала Борькиной женой. Невероятно, но факт, как в той телепередаче, которую когда-то любил смотреть Савва Николаевич. Это надо же, не зря в народе говорят: пути господни неисповедимы. Чтобы бабник и гуляка Борька Надеждин охомутал такую девчонку, для этого нужно было чему-то произойти из ряда вон выходящего. Савва Николаевич положил документы на стол и задумчиво стал ходить по комнате: от окна к двери, туда и обратно, несколько раз подряд, не обращая внимания на сидящего Ивана.

Да, Машка, Машенька, Мария Рафаиловна, не думал, не гадал о такой заочной встрече спустя сорок с лишним лет. Господи, до чего же несправедлива судьба. Если это ее сын, то он безнадежно болен и вряд ли когда поправится. У него тяжелейшее заболевание легких, один фиброз вместо паренхимы, дышать фактически нечем. Если не пересадить легкие, то он умрет…

Кстати, вот и выход: пересадка легкого… Савва Николаевич внезапно остановился, перед сидящим Иваном.

— Иван, скажите, у вашей шефши есть связь с зарубежными коллегами или родственники за границей?

Он спросил это не случайно, студенты знают о своих преподавателях иногда больше, чем они сами о себе. Так было и так будет, тут ничего не попишешь. Такова судьба публичных людей, а любой педагог, тем более профессор, сравним с артистом, о котором хотят знать все — от личных пристрастий и прихотей до грехов.

— Конечно, Савва Николаевич, сама Мария Рафаиловна часто ездит за границу, она же заведующая кафедрой морфологии, а наша кафедра одна из ведущих не только в стране, но и в мире, — восторженно отозвался Иван. — Ее создавал известный академик Надеждин Глеб Борисович, у нас его портрет висит на кафедре рядом с портретом профессора Кодермана, мировой значимости из Берлинского университета, где они вместе учились и дружили всю жизнь.

Савва Николаевич внимательно посмотрел в глаза Ивану.

— Значит, говоришь, связь с заграницей имеется. Это очень важно…

Савва Николаевич стал лихорадочно перебирать в памяти все клиники, где делают пересадки легких. Их не так уж много: в Канаде две, в Германии одна, и самая продвинутая, пожалуй, в Париже. Вот бы туда сына Марии определить! Он подошел к окну, и перед глазами его выплыла, как из тумана воспоминаний, Маша Муравинская, в которую он был какое-то время влюблен на втором курсе. Вот ее безукоризненный греческий профиль и большие оливкового цвета глаза.

— Наш апельсинчик! — звал ее Гиви, пуская слюни при виде ее обнаженных выпуклых грудей, которые она не стеснялась и не прятала под халатом, как многие сокурсницы.

Не только преподаватели, но и студенты в нее влюблялись, писали ей стихи и записки, но она была ко всем равнодушна. Зато рано прикипела к науке, полюбила не просто какую-нибудь чисто медицину, а анатомию.

Машка и трупы — не совместимы! — причитали подруги, но она не изменяла своей любимой науке и шла к ее вершине, несмотря ни на что. Выходит, и Борька Надеждин ее очередной этап застал на этом пути?