Стукин и Хрустальников. Банковая эпопея
Шрифт:
– С черной лестницы… Да к тому же теперь генерал и не принимает. Он только что пообедавши.
– Ну, меня-то он примет, – подмигнул Стукин и продолжал идти далее.
– Позвольте… Да вы что за особенный?
– Я? Я секретарь его, и мне приказано прийти сегодня, в этот час.
– Секретарь? – протянул швейцар, косясь на шубенку и шапку Стукина. – Что у него прежде никаких секретарей не было! Да куда же вы лезете? Вам сказано: с черной лестницы.
– Как с черной лестницы! Видишь, у меня портфель с делами.
– Портфель… Да ведь с портфелями
– Чудак-человек… Как я тебе сниму калоши, если я без калош? Я никогда не ношу калош.
– Секретарь и без калош! Странно… Ну идите.
Стукин направился вверх по лестнице. Швейцар дал звонок. В бельэтаже перед Стукиным отворилась дверь. На пороге стоял лакей во фраке.
– Як Лавру Петровичу… Они приказали… Моя фамилия Стукин, – произнес Стукин.
– Пожалуйте… Ждут.
Стукин повесил на вешалку шубенку и спросил:
– Куда идти?
– А вот сейчас доложу, – отвечал лакей, отправился, доложил, вернулся и провел Стукина в кабинет.
Лавр Петрович Хрустальников сидел у себя в кабинете и помещался в кресле-качалке. Он только что сейчас пообедал и курил сигару. Перед ним на маленьком столике стояла недопитая чашка кофе и опорожненная ликерная рюмка. Лицо Хрустальникова было красно, глаза полу-прищурены. Видно было, что он хорошо пообедал. Завидя Стукина, он воскликнул:
– А! Стукин!.. Ну, вот и отлично. Батюшки! Без бороды! Покажись-ка, покажись, как ты преобразился. Подойди к лампе-то… Вот так… Знаешь что, братец ты мой? Ты с бородой был интереснее.
– Да ведь вы сами же, Лавр Петрович, изволили приказать…
– Да, я полагал, что ты будешь покрасивее несколько, но уж теперь ты совсем на обезьяну похож… Или нет, не на обезьяну, а как это животное-то?.. У тебя нос как-то неприлично вытянулся вперед, на манер утюга… Да, утюг… совсем утюг…
Язык Хрустальникова несколько заплетался. Стукин опешил. Он не ждал такого приема. Хрустальников заметил это и поправился.
– Ты, братец мой Стукин, прости, что я с тобой так фамильярно и называю тебя «ты», – начал он. – Откровенно говоря, наши отношения так тесны, что иначе и нельзя. Ты не сердишься?
Стукин несколько оправился и отвечал:
– Помилуйте, Лавр Петрович, да разве я смею!..
– Ну, то-то… Я сейчас вижу, что ты добрый и простой малый. Повернись-ка, повернись-ка еще раз передо мной… Да… физиономия твоя подгуляла. Знал бы я, так не велел бы тебе брить бороды. Ну да наплевать! Нам с лица не воду пить. Ты знаешь, Стукин, эту пословицу: «Нам с лица не воду пить»?
– Как же не знать-то-с? Отлично знаю.
– Верная пословица… Удивительно верная. Да, русский человек остер и удивительно меток в своих определениях. Я всегда это говорю. Ты это зачем же завился-то? Понравиться Матильде хочешь? Ах, шельма!
– Да ведь вы сами же…
– Да-да-да…
Стукин захихикал.
– А вот познакомлюсь-с, – начал он, – да понравлюсь-с, так…
– Что?! – крикнул на него Хрустальников и погрозил пальцем. – Смотри у меня!
– Да ведь сами же вы желаете, чтобы я сочетался с ними законным браком.
– Верно. Но об этом законном браке с тобой будет еще обширный разговор по пунктам. Ну да что об этом говорить! Это у тебя какое платье?
– Новое-с. У Корпуса купил на ваши деньги. Вы изволили дать семьдесят рублей, а заплатил я семьдесят два рубля. Два рубля передержки.
– Стоит ли об этом разговаривать! Два рубля передержал – я тебе их и отдам. Получай два рубля… Вот тебе трехрублевая бумажка… двух рублей у меня нет. Ну да лишний рубль ты возьми себе на папироски. Повернись-ка еще! Платье ничего… По платью и сзади ты совсем приличный человек… А вот спереди… Главное, нос… Нос у тебя совсем неприличный. Послушай, Стукин… Обрей свой нос.
– Помилуйте, Лавр Петрович, да разве это можно?
– Отчего же нельзя? Нынче отлично режут носы и приставляют новые. Я тебя отдам хирургу. Хирург тебе старый нос отрежет и новый приставит.
– Это уж невозможно-с, – отшучивался Стукин и при этом глупо-преглупо улыбался.
– Отчего невозможно? Ну а если тебя попросят? Если тебя сама Матильда Николаевна попросит? Тогда ты должен согласиться. Ведь женщина – все. И какая женщина-то! Кожа – атлас, глаза – бархат! Придвинься-ка ко мне… Что это у тебя из-за жилетки выпятилось парусом? Сорочка…
– Это не сорочка, а манишка-с.
– Послушай, разве можно такие манишки носить? Ведь у тебя все парусом выпятилось вперед. Надо переодеться. Сейчас мой лакей даст тебе свою сорочку надеть, а эту манишку сними. Я дал бы тебе мою сорочку надеть, но я вдвое толще тебя. И как отрепана у тебя твоя манишка!.. Какие-то усы у ней. Нет, в таком виде нельзя являться перед Матильдой. Алексей! – крикнул Хрустальников лакею. – Дай ты вот этому человеку надеть свою сорочку. Он тебе возвратит потом. Смотри же, Стукин, не зажиль сорочки.
– Что вы, Лавр Петрович…
Лакей принес сорочку.
– Ну, надевай… Надевай здесь… Вот тебе диван, сядь и надевай… – указал Хрустальников. – Ты надевай, а я буду смотреть. Да… Нос у тебя черт знает какой! Какой-то святочный, маскарадный… Впрочем, может быть, это и хорошо. Не правда ли, Стукин? Ведь иногда нос…
– Что это вы, Лавр Петрович, так уж очень мой нос расхаиваете? – обидчиво произнес Стукин. – Ведь вы и раньше изволили его видеть.
– Врешь, он был не такой, совсем не такой. Он у тебя вдруг ни с того ни с сего вырос. Послушай! Ты его поливал, что ли?