Ступает слон
Шрифт:
Она открыла дверь в номер, занесла внутрь чемоданы и вернулась, чтобы забрать у меня сумку.
– У тебя хороший французский, – сказала она, снова входя в номер. Хлопнула дверь, и я еще некоторое время простояла в коридоре, бессмысленно крутя в руках ее телефон.
Очевидно, весь следующий час я провела, читая все, что можно было найти про Лисетскую, Эмилию E. Q. и Васильева. Лисетская оказалась настолько интересной женщиной, что я готова была продираться сквозь французскую википедию. Только в самом начале я читала невнимательно, пытаясь одной рукой скачивать в телефон Лисетской Яндекс. такси и телеграм, а потом, когда приложения заработали, погрузилась
Оказалось, что я ее недооценила, когда читала википедию в первый раз. Лисетская была не просто критикессой – она была редакторкой всех дневников Эмилии E. Q., изданных после смерти авторки, а эти дневники, особенно более поздние, имели большую популярность. Я полезла в рюкзак и обнаружила, что книги, которые мне дала тетя, были как раз из этой серии – это были русские переводы дневников Эмилии E. Q. под редакцией Евы Лисетской.
Я разложила книги на кровати и стала читать википедию дальше. Оказалось, что с этими дневниками связан большой скандал – многие читательницы и критикессы подозревали Лисетскую в том, что она сильно редачила тексты Эмилии. В википедии говорилось, что в первой книге, изданной уже после смерти Эмилии, «E. Q. E. L.», гораздо меньше места уделяется описаниям мест (кофеен, площадей, театров) и гораздо чаще упоминаются разнообразные знаменитости, с которыми Эмилия познакомилась в Париже в начале пятидесятых. Почти все имена в книге были зашифрованы, но по отдельным фактам в «S», «G», «B» и других угадывались имена с передовиц прогрессивных газет. Я стала ходить по ссылкам в статье. Рецензенты (все авторы прочитанных мной рецензий были мужчинами) обвиняли Лисетскую в попытках нажиться на слухах о жизнях других людей. Даже в самой википедии было написано, что к «E. Q. E. L.» накрепко прицепилось название «Желтый роман».
В интервью 1971 года Лисетская писала, что Эмилия стала гораздо больше времени проводить в клубах и кафе и вела записи в небольших блокнотах (в отличие от предыдущих книг, которые она писала в тетрадях формата А4). Именно из-за этого пришлось так сильно редактировать тексты. В общем, я страшно запуталась – и вместе со мной запуталась Мари, которой я записывала сообщения о своих изысканиях. Мари гораздо лучше меня владела интернетом, но она не говорила по-французски, поэтому читать рецензии или тем более снимки газетных статей, которые нельзя было перевести гугл транслейтом, ей было трудно.
К тому же не помогало то, что Мари радостно ухватилась за всю эту конспирологию. Когда я сказала, что вообще не понимаю, кто прав, а кто нет и кто написал книги Эмилии, Мари записала мне такое сообщение:
«Мне кажется, автор вообще не важен. То есть текст должен существовать отдельно от его личности. Ну, пусть Лисетская убила Эмилию и нажилась на ее смерти. Нужно это уважать – я думаю, что даже если у тебя есть архив записей гениального писателя, это не так уж и просто – построить на этом карьеру. Вот если бы она пыталась приписать себе тексты Эмилии – тогда я бы относилась к ней хуже. А так, если она делает ее тексты популярными, то не важно, что она при этом меняет. Эмилии уже нет. Когда человек кончает с собой, он расписывается в документах на собственные тело и душу. Отдает их на благотворительность, в лучшем случае».
Я возразила, что если бы я умерла, то хотела бы, чтобы мои мысли передавали потомкам без изменений. Мари долго думала, а потом ответила:
«А почему ты считаешь, что лучше знаешь, что нужно твоим потомкам, чем человек, который доказал, что может продлить твое тело в будущее, разрезав его на семь, восемь, десять кусков? Ты это ты, а твой пиар-менеджер – это твой пиар-менеджер. Ваши мнения не обязательно совпадают. К тому же, ты еще ничего
Я не стала обижаться на Мари. Про «ничего не добилась» она могла бы не говорить – это не я жила с родителями в двадцать с чем-то лет, – но я знала, что она говорит это не для того, чтобы сделать мне неприятно. Вместо того чтобы обижаться, я открыла какой-то французский сайт с краткими пересказами и стала читать дневники Эмилии.
Эмилия и Ева познакомились в 1957 году. Я нашла одну фотографию того времени – высокая черноволосая чернобровая девушка, почти девочка, обнимала за плечи невысокую, будто бы стесняющуюся женщину. Эта фотография привела меня в онлайн-архив, в котором я наткнулась на десятки других снимков, более поздних – и на всех Эмилия и Ева были изображены вместе. Иногда рядом появлялись какие-то другие люди, а потом на снимках стали постоянно фигурировать двое мужчин – художник M. (хотя комментаторы не были в этом уверены) и Аркадий Васильевич Белов – он же филолог и философ Васильев.
Васильев появился в жизни Евы и Эмилии в 1962 году. Этот двадцатисемилетний сын русских эмигрантов приехал в Париж из Лондона, чтобы встретиться с Хемингуэем. Хемингуэй умер годом раньше, и последние тридцать лет своей жизни пробыл за пределами Франции, поэтому Васильев (в своих дневниках Эмилия называла его Кентавром) мрачно бродил по городу, вглядывался в подворотни и толкался в толпе.
Я полезла искать эту сцену в дневниках. Это оказалось несложно – в дневнике «E. Q. 1961–1963» в оглавлении была строчка: «Знакомство с Кентавром». Я открыла нужную главу и стала читать вслух, чтобы сразу записывать аудио для Мари:
«Мы вышли из К-. и направились к месту встречи с В. На улицах было пустынно из-за жары, но Овсянка, как всегда, шла по самой кромке тротуара, и тени домов до нас не дотягивались. Я смотрела под ноги, чтобы не упасть на мостовую, и поэтому не сразу заметила, что Овсянка сошла с бордюра и остановилась. Я оказалась далеко впереди нее и, обернувшись, увидела, что Овсянка внимательно разглядывает мужчину в шляпе, который, покачивая головой, рассматривал табличку на закрытых дверях булочной. Он стоял в тени здания, облокотившись на черный зонтик. Его лица было почти не видно – потерянность читалась во всей его фигуре, в этом зонтике, который никак не сочетался с солнечной погодой, в костюме (слишком теплом) и в музыкальных движениях пальцев его свободной руки. Он будто пытался нащупать невидимое пианино и все время промахивался мимо клавиш.
– Вы что-то ищете? – спросила Овсянка. Она пересекла горизонт света и оказалась в тени. Ее фигура тут же стала двухмерной, будто она зашла в фотографию, на которой был изображен мужчина. Ее черное (летом!) платье слилось с пятнами на стене, и на мгновение мне показалось, что ее голова парит в воздухе возле плеча незнакомца.
Мужчина наконец ее заметил и что-то спросил, но я его не расслышала.
– Bla Bla Bla, – ответила ему Овсянка по-английски.
Мужчина ответил:
– Bla Bla Bla Bla.
– Где живет Эрнест Хемингуэй? – спросила меня Овсянка. Мужчина казался мне странным, и я все не решалась подойти. Но и не отвечать Овсянке было бы неправильно.
– Монпарнас, – ответила я неуверенно. Когда я только приехала в П-, мне указали все места, где ступал Хемингуэй.
– Bla Bla Bla.
– Bla Bla Bla.