Ступая по шёлку
Шрифт:
«Кьяна мертва», — разносилось по женской половине и дворцу, пока Верховная Жрица не закричала, и другие жрицы не подхватили в песне стоны и крик Верховной Жрицы, подобный крику раненного животного.
Айола быстро вошла в покои Кьяны и остановилась у кровати, ни одна рабыня не посмела зайти и смотреть на мёртвую жену брата Царицы. Айола видела платье, богато украшенное каменьями и вышивкой, лицо её родственницы было изуродовано до неузнаваемости, и Царица упала на колени пред мёртвой Кьяной, чью жизнь она не смогла сохранить, и молила богов, своих, Главную Богиню и богов Кьяны, забрать сердце Кьяны и уготовить для
— Элнаил где?
— Он тяжело ранен, — ответ. — Я велел отнести его к лекарю, позже он предстанет перед судом за смерть Кьяны.
— Суда не будет, Берен.
— Как?
— Я верю Элнаилу, если он тяжело ранен, значит, Кьяна не могла спастись, такова воля Главной Богини. Тело Кьяны сегодня же предадут огню, как это полагается по верованиям её и Главной Богини… Церемония сегодня ночью. Начинай готовиться.
Айола смотрела на руку Кьяны, пока крик не раздался из горла её.
— Это не Кьяна! Не Кьяна, руки её без следов колец и без вязи… Это не Кья… — рот её зажала рука мужа, и, прижав лицом к груди своей так, что у Айолы не было сил ни пошевелится, ни говорить, он занёс в покои её.
— У Царицы горячка, — крикнул он рабыням, — сердце её не выдерживает горя потери.
— Та женщина — не Кьяна, Горотеон… Это не Кьяна, руки не Кьяны!
— Жена моя, как много ты видела мёртвых?
— Эта женщина третья… Но те были покусаны змеями, и то, что осталось от них, было неузнаваемо, — Царица содрогнулась при воспоминании.
— Руки и ноги после смерти меняют форму и становятся непохожи на руки человека при жизни. Кольца могли украсть те, кто убил её и ранил Элнаила, а может, они просто слетели, ведь кровь застыла в руках её, и они стали меньше… Посмотри, какие мягкие руки у тебя, такие же были у Кьяны, жены Хели, после смерти они изменили форму, но это Кьяна, жена моя, это Кьяна, иначе почему она здесь. Элнаил ранен, а на женщине той одежды Кьяны. Даже преступник и мятежник не станет разоблачать мёртвую женщину, Айола… Это Кьяна, — он долго гладил по голове Царицу и позволял ей плакать. Слезы её были горьки, и отчаяние лежало камнем на сердце её.
— Правда то, что ты говоришь, Горотеон? Про руки?
— Я воин, Айола, и видел достаточно смертей, чтобы знать, как до неузнаваемости меняет она тело человека…
— Мне будет позволено присутствовать на церемонии, Горотеон?
— Это возможно, но не нужно тебе бередить сердце своё печалью, жена моя, ты ещё слаба, и лицо твоё бледно, простись с погибшей Кьяной в мыслях своих, это приносит сердцу успокоение, а разуму — силы принять потерю…
Айола согласилась и, хотя сердце её горевало, она не стала выходить на улицу и зажигать погребальный костёр Кьяны, слишком громко пели жрицы, слишком жутко выла Верховная Жрица, и слезы катились по щёкам юной Царицы, не переставая. Ианзэ была тиха и тоже плакала, слезы её капали на личико младенца — девочки, которую прикладывала к груди Ианзэ. Ей, как вдове, можно было самой кормить своего ребёнка, и Айола смотрела, как маленький ротик заглатывает сосок, и грудь её ныла от боли, молоко приливало, и платье скоро становилось влажным.
Через несколько дней люди в чёрных одеждах занесли мантию и корону её, Царь был одет в ту же мантию, что и на брачной церемонии, и даже
Ночь Горотеон провёл с Айолой, целуя её и говоря, что любит, а наутро, сколько бы ни цеплялась юная Царица за одежду его, уехал, запретив ей выходить на крыльцо, сказав, что это будет слишком тяжело для сердца его.
Верховная Жрица предсказывала ещё большие потери для народа Дальних Земель, и что война продлится зиму, а значит, нужно было собрать урожай, позаботиться о вдовах и сиротах, которых становится всё больше и больше, и запастись продовольствием на всю долгую-долгую зиму. Царица Дальних Земель, не выдержав положенный ей срок, что жена должна находиться в покоях своих после рождения младенца, отправилась на совет, смутив советников и наместника.
Поправив мантилью, держащуюся на гребнях, и пояс, что перетягивал ставшую вновь тонкой талию, Айола села на место своё и стала слушать, что говорят ей. Слово её было веским и решающим. Контроль над военными обозами она отдала Берену, как и контроль над порядком в провинции за горами.
Верховная Жрица пела всё реже, бураны сменили цветения, Дальние Земли готовились к посеву нового урожая, а Айола, каждый день выезжая с всадниками своими, смотрела вдаль и ждала мужа своего Горотеона.
Каждую ночь ей снился тёплый ветер, и что несётся она на Жемчужине своей быстрее ветра и падает в объятья мужа своего. И каждый день она видела бескрайние земли и пустой горизонт.
БОНУС 2. Кьяна
Лёгкий ветер раздувал полог палатки, невыносимая жара терзала тела и сердца воинов Дальних Земель. Орды — неорганизованные и разбросанные по пустынным землям под палящим солнцем, совершали набеги на земли Линариума и скрывались у себя. Их кони были выносливей и приспособлены к жаре, их одежды прятали тела и глаза от жара, они были неуловимы, словно духи.
— Только убив их предводителя, мы одержим победу, у них нет городов и селений, они передвигаются по выжженной земле, не чтят память предков своих и не считают погибших, — Хели в задумчивости смотрел на Царя Дальних Земель.
— Значит, мы найдём их предводителя и убьём его.
— Сколько ты не был дома, Горотеон?
— Войны длятся не одну зиму, друг мой, и никогда воины Дальних Земель не возвращались без победы. Орды грабят Линариум, они придут и к границам Дальних Земель — их предводитель будет уничтожен.
— Это займёт время…
— Это спасёт Линариум и Дальние Земли. Мы двинемся дальше вглубь и найдём стойбище их предводителя.
Солнце сменяло луну, луна меняла форму, не один раз становясь то круглой, то полумесяцем, жара ставилась невыносимей, когда под нестерпимыми палящими лучами Горотеон смотрел на воинов орд. Кони их спокойно стояли в стороне, женщины готовили, сидя вокруг печи в земле, а дети бегали тут же, без одежды и обуви. Не было разницы для них, кто муж, а кто дева. Юные же девы, вошедшие в пору, находились отдельно, между ними и молодыми воинами сидели старухи и мололи зерно.