Ступени
Шрифт:
Но санитары еще прочнее схватили его и повели быстрее. Тогда Юрий Дмитриевич рванулся и толкнул лысого на забор так, что тот расшиб себе локоть.
– Помогите!
– крикнул Хлыстову санитар, стриженный бобриком.
– Чтоб псих мне куртку порвал, - отходя подальше, сказал доцент футбола.
Зина между тем кинулась к "бобрику" и вцепилась ему в запястье зубами. "Бобрик" охнул и отпустил руку Юрия Дмитриевича. Юрий Дмитриевич прыгнул через забор, поймал на лету свои очки, оттолкнув грудью какого-то дружинника-энтузиаста, и побежал в переулок. Зина бежала рядом. За спиной у них залились милицейские свистки. Юрий Дмитриевич увлек Зину в узкий проход между домами. Спотыкаясь о битый кирпич, перепрыгивая через не высохшие в сырой тени под сырой стеной, попахивающие лужи, Юрий Дмитриевич и Зина достигли ржавой пожарной лестницы и полезли. Зина впереди, Юрий Дмитриевич несколько поотстав, глядя на удаляющуюся землю, чтоб не смотреть вверх на стройные ноги Зины. Чердак был пыльным и большим, пахло здесь кошачьим пометом и обожженной глиной. Юрий Дмитриевич заметил, что к каблуку его прилипла, очевидно, на свалке между домами, лента "мухомора", усеянная мертвыми мухами. Он хотел отлепить, но
– Поехали, - сказал Юрий Дмитриевич и злобно засмеялся.
Потом он отлепил ленту "мухомора" и уселся на деревянные стропила. Зина села рядом и уткнулась лицом в его грудь. Было жарко, и они слышали, как от жары потрескивает над головой жесть.
– Я женюсь на тебе, - сказал Юрий Дмитриевич.
– Мы уедем в Закарпатье... В здравотделе мне обещали должность главврача больницы. Впрочем, нет, я еще не поднимал вопроса... Но я обязательно подниму, и мне не откажут...
В углу, за печными трубами, виднелась куча какой-то ветоши. Юрий Дмитриевич поднял Зину, совсем не чувствуя ее веса, понес и положил на ветошь. Он начал расстегивать пиджак, но пуговицы были тугими, не лезли в петли, он отрывал их и складывал в карман. Вдруг он потерял Зину в чердачном полумраке и, чтоб обнаружить, стал на колени. Зина рванулась к нему снизу, обвила руками шею, он упал, и лицо его оказалось не на Зинином лице, а на лоснящейся от сажи ветоши, которую он чувствовал губами и в которую он тяжело дышал. Зина напряглась всем телом, вскрикнула и после сразу обмякла. И он тоже обмяк, поднял с ветоши свою голову, перенес ее на Зинино лицо, припал к ее губам. Потом они долго сидели с Зиной обнявшись.
– Это пройдет, - говорил Юрий Дмитриевич, гладя ее шею и волосы, - всё хорошо... Ты мне расскажи, как жила... Ты мне про себя расскажи...
– Мать моя померла, когда мне восемь лет было, - сказала Зина.
– Мы в другом городе жили... Такая длинная улица, а на углу банк... Начала она помирать, тетка и бабка крик подняли... Я испугалась, говорю: мама, скажи им, пусть они не кричат, мне страшно... Я к ней обращалась, точно она теперь хозяйкой всего была и всем распоряжалась... Она услышала, рукой махнула: не кричите, мол... А потом я не выдержала, убежала... Побежала к самому концу улицы, где банк, крики сюда едва долетают... Народ идет вокруг, внимания не обращает, мало ли чего где кричат. А я стою и одна знаю, почему кричат вдали...
– Она выпрямилась, очевидно, увлеченная какой-то новой мыслью, внезапно пробудившейся, и Юрий Дмитриевич заметил, как в темноте блеснули ее глаза.
– Скажи, - спросила она.
– Когда Христу пробивали ладони, многие, наверное, слышали крики, но не знали, почему кричат.
– Есть специальная отрасль медицины, изучающая болезни древних людей, - сказал Юрий Дмитриевич.
– Палеопатология... Наука, связывающая медицину с историей... Рентгенологи исследуют кости неандертальцев, хозар, половцев, скифов и обнаруживают рак, болезни суста-вов, туберкулез, проказу... Мне кажется, для невропатолога Евангелие есть история болезни древнего иудея из Назарета. Невропатолог, внимательно прочитав Евангелие, обнаружит все симптомы и установит довольно точный диагноз гебефренической шизофрении... Шизофрения в переводе с греческого - расщепление души... Расщепление души выделяет энергию, при соответствующих условиях очень высокую... Вся европейская цивилизация, древняя и средних веков, построена на энергии, выделившейся при расщеплении души одного древнего иудея, родившегося в хлеву... Построена на питании этой энергией либо на борьбе с ней... Давайте обратимся к предыстории, к периоду, предшествовавшему болезни... Это очень важно для врача... Вначале это мальчик, запуганный и хилый, безвинно познавший недетский позор и унижение, ибо внебрачный ребенок считался в древней Иудее тягчайшим позором... Потом юноша, которого сторонятся девушки из-за нищеты и позорного его происхождения. Худой южный юноша, распираемый зноем и темпераментом... Семенная жидкость тиранизирует его, придает особый смысл жизненным впечатлениям... Желчь приобретает густой зеленый оттенок и под воздействием психической травмы застывает в желчном пузыре, что приводит к образова-нию желчных камней... К страданиям духовным, усиливая их, присоединяются страдания физические... Резкие боли в правом предребье с отдачей в правую лопатку, рвота, озноб... В этот период Иисусу необходима была диета: лимоны, яблочное пюре, компоты, виноград без косто-чек и кожуры... Хороши также "Боржоми" и "Ессентуки"... Однако возможности соблюдать диету нет в семье бедного плотника Иосифа, антибиотики и новокаин отсутствуют... К тридцати годам болезнь обычно становится хронической... Я прошу обратить внимание на возраст, - сказал Юрий Дмитриевич, протянув руку к печной трубе.
– Именно этот возраст отмечен в Евангелии как начало появления Иисуса в качестве посланца Бога... Тирания семенной жидкости достигает максимума, разъедает мозг и преломляется в нем явлениями странными и призрачны-ми, но настоянными на подлинном страдании и боли, ставшей уже привычной и необходимой, закрепленной условными рефлексами и приносящей наслаждение. Здесь нет и тени лжи либо притворства, всё правдиво, всё выстрадано. Изменение в психике привело к изменению личности...
Юрий Дмитриевич прошелся по чердаку, спотыкаясь о какие-то ржавые обломки и черепки. Косой луч солнца, в котором плясали пылинки, проникал сквозь слуховое окно, он несколько переместился влево и освещал теперь возлюбленную, лежавшую на куче грязной ветоши...
– Словно Мария, - сказал Юрий Дмитриевич дрогнувшим голосом, - словно Мария, отдавшаяся в хлеву иудейскому пастуху... Отцу Иисуса... Беззаботному, может быть, человеку, живущему мгновением... Как надо любить, как надо уметь отдаться любви, чтоб переступить беспощадный обычай, сухие законы Иеговы... Евангелистское непорочное зачатие - мелкое цирковое чудо по сравнению с подлинной судьбой этой женщины...
– Юрий Дмитриевич прикоснулся к своему раскаленному лбу.
– Маша, - сказал он.
– Если у нас родится сын... То есть я путаюсь...
– Он начал говорить сбивчиво, теряя фразы.
– Сначала учению нужны титаны, потом оно нуждается в посредственностях, которые довели бы его до абсурда, то есть до естественной смерти, ибо учения смертны и сменяют друг друга, как человеческие поколения... Но вернемся к истории болезни... Итак, больной удаляется в пустыню... Это раннее течение болезни... Появляется замкнутость, изменяются интересы и эмоциональное реагирова-ние... Он утрачивает интерес к своим прежним занятиям и, наоборот, начинает проявлять интерес к тому, к чему ранее он не испытывал влечения... К философии, к религии... Возможно, теперь он увлекся бы математикой, конструированием или коллекционированием... Он становит-ся то вялым, то, наоборот, суетливым, о чем-то думает, куда-то всё время ходит один... Потом он собирает несколько таких же психически неустойчивых человек и начинает проповедовать... Это уже следующая, параноидная форма шизофрении... Больному кажется, что он приобрел какой-то смысл и все им интересуются... Появляются галлюцинации, идеи воздействия... Современному больному, например, кажется, что диктор радио говорит о нем, в газетах о нем, объявления на столбах и даже вывески о нем... Затем новый, депрессивно-параноидный период... Больному кажется, что у него появились враги, они хотят его подвести под пытки, предать, оклеветать... Один из вас предаст меня, а другой отречется ранее, чем прокричат третьи петухи... Современ-ный больной нередко утверждает, что на него воздействуют электричеством, радиоволнами, магнетизмом, атомной энергией... Испытывает ревность к жене, проверяет ее белье...
– Юрий Дмитриевич, пошатываясь, вошел в освещенные лучом пылинки, схватившись руками за ворот пиджака...
– Ты как святой, - шепотом сказала Зина.
– Ты говорил... я не понимала... Но ты как святой... У тебя сияние...
– Нет, - засмеялся Юрий Дмитриевич, - в древней Иудее не было невропатологов, но были палачи... Впрочем, в тридцать три года Иисус уже страдал гебефренической формой... Он был неизлечим. Больные в этой стадии перестают есть, говорят, что у них сгнили все внутрен-ности, что они уже трупы... Они стремятся к самоубийству, к смерти...
– Юрий Дмитриевич внезапно смолк. Большой рыжий кот с ободранным боком смотрел на него из слухового окна.
– Кыш!
– крикнула Зина.
Кот фыркнул и исчез.
– Таких юношей, как Иисус, было немало и позднее в черте оседлости, сказал Юрий Дмитриевич, - в грязных местечках... Худые чахоточные мечтатели... Горе родителей... Позор семьи... Иисус мог бы быть одним из героев Шолом-Алейхема, родись он позднее. Но он родился в момент того душевного порыва, когда его народ, сам того не сознавая, приносил себя в жертву, обрек себя на распятие во имя рождения христианской цивилизации... Тут парадокс... Гибель Иудейского храма была предвестником гибели языческого Рима... Да... Христос - вели-кий литературный образ древнееврейской литературы, литературы, которая может возникнуть лишь в моменты сильных душевных сдвигов... Впрочем, я потерял нить, - беспомощно прикоснувшись к вискам ладонями, сказал Юрий Дмитриевич и почему-то виновато улыбнулся.
– Иди ко мне, - сказала Зина и протянула навстречу ему руки.
– Странно как, - сказал Юрий Дмитриевич, - этот чердак, эти трубы, этот кот... Я ведь болен, знаешь... Я пережил страшную ночь... Мне казалось, что мучаются самолеты...
– Иди ко мне, - повторила Зина.
Лицо Зины порозовело, это было лицо любящей счастливой женщины.
– Да, - сказал Юрий Дмитриевич.
– К тебе и только к тебе... Ибо ты сейчас так чужда непристойности... Ты на этой ветоши...
Юрий Дмитриевич лег на ветошь рядом с Зиной и, обняв ее, приблизив губы к ее губам, принялся вдыхать ее дыхание, наслаждаясь ароматом и чистотой выдыхаемого ею воздуха. Они пролежали так до вечера. Солнечный луч из слухового окна добрался к противоположному углу чердака, затем вовсе погас, и по крыше защелкало.
– Это дождь, - сказала Зина.
– Ты спал, а я смотрела на тебя... Во сне у тебя лицо изменилось... Как у младенца у тебя лицо.
Юрий Дмитриевич встал, потянулся, ударился головой о стропила.
– Полезли вниз, - сказал он.
Пожарная лестница была скользкой от дождя, они осторожно принялись спускаться, каждую секунду ожидая крика. К счастью, вокруг было тихо, в грязный закоулок между домами, очеви-дно, редко кто заглядывал, особенно в дождь. Они пошли по блестящему асфальту, не прячась, теплый дождь освежил их и смыл с их одежды чердачную пыль. В открытых окнах орали радиолы. Мимо, хохоча, пробежала стайка девочек-подростков, шлепая босиком по лужам и держа в руках свои модные туфельки...
– По древнеиндийской медицине в человеческом теле сочетаются три начала - воздушное, слизь и желчь, - сказал Юрий Дмитриевич.
– Ныне утверждают, что практика индийской медицины давала хорошие результаты, а теория построена на фантастических предположениях... Но ведь это прекрасно... И это правдиво... Воздушное - это любовь, слизь - это прозябание, желчь - плотское наслаждение... Как просто, как умно...
Потоки воды текли вниз по горбатым улицам, образуя завихрения на булыжных мостовых, журча в желобах... Вдали слабо вспыхивали бесшумные молнии. Возле монастыря, куда Юрий Дмитриевич и Зина приехали на автобусе, дождь еще только начался. Туча шла от центра города, но над речкой и заречными полями небо еще было звездным. Подгоняемые сильным ветром, Юрий Дмитриевич и Зина протиснулись в тугую калитку и торопливо прошли монастырский двор, прислушиваясь к тревожно гудящим листвой дубам. В комнате у Зины горел свет.