Ступени
Шрифт:
– Я хочу с тобой встретиться завтра, - сказал он, - я женат, однако развожусь с женой... Она изменила мне двадцать лет назад, это теперь достоверно установлено.
– Приходи, - ответила Зина, - днем я дома бываю... Я в деревенскую церковь с утра хожу, в собор я редко езжу... Ты Аким Борисыча берегись, он про тебя спрашивал.
– Ничего, - сказал Юрий Дмитриевич и поцеловал Зину куда-то мимо губ, в подбородок.
Когда он вышел на улицу, была уже глубокая ночь, очень теплая и лунная. Он чувствовал себя сильным, помолодевшим и шел, упруго отталкиваясь от земли. Легкий ветерок, имевший свободный доступ со стороны реки сквозь кусок рухнувшей стены, приятно освежал лицо и шелестел ветвями дубов. В глубине двора виднелась худая фигура глухонемого
Некоторое время Юрий Дмитриевич пребывал в состоянии неясном для себя, затем вспомнил что-то, прикоснулся пальцем к концу своего носа.
– Рукоблудие, - сказал он.
– Манутация... Искусственное раздражение с целью удовлет-ворить чувство... Антисемитизм, приносящий половое наслаждение... Половой расизм... Это для патолога-физиолога... Патология вскрывает суть...
Юрий Дмитриевич понимал, что Шмигельский глух, и все-таки он говорил, протянув к нему ладони, освещенные луной. С протянутыми же ладонями остановился он на перекрестке, это было уже в другом мире, маленький палисадник был окружен забором из кирпичных тумб, меж которыми закреплены были металлические трубы. В палисаднике сильно пахло влажной землей и цветами. Юрий Дмитриевич лег на траву, опираясь на локти, чтоб не помять цветы, сунул голову в клумбу и закрыл глаза, испытывая наслаждение не только от запаха, но и от прикосно-вения лепестков и листьев к своей коже. Потом он шел по пустым улицам, в домах освещены были только подъезды, изредка его обгоняло такси, одно даже остановилось, выглянул шофер, но, очевидно, приняв Юрия Дмитриевича за пьяного, поехал дальше. Уже начало светать, когда Юрий Дмитриевич вышел к центру, к улицам, на которых он бывал ежедневно. Он постоял перед библиотекой республиканской Академии наук со старинными фонарями перед входом. Здесь он часто работал, писал диссертацию. Теперь же он просто остановился и вздохнул, сам не поняв о чем. На улицах начали появляться первые прохожие, дворники шуршали метлами, прополз трамвай, но было всего половина шестого, и Юрий Дмитриевич решил еще немного погулять, чтоб не будить так рано Григория Алексеевича. Он подошел к дому, когда не только крыши, но и верхние этажи уже были освещены солнцем. Он позвонил, и за дверью сразу же послышались шаги, не шаги, а топот, словно кто-то бежал. Дверь стремительно распахнулась, и Нина кинулась ему на шею, обняла и заплакала.
– Зачем, - крикнул Юрий Дмитриевич подходящему из глубины коридора Григорию Алексеевичу, - что здесь происходит?
– Ему приходилось запрокидывать голову, чтобы отстраняться от поцелуев жены.
– Мне неприятна эта женщина... А теперь вообще... Я, кажется, люблю другую... Боже мой, когда я кому-нибудь неприятен, я стараюсь обходить его десятой дорогой...
– Хорошо, - всхлипывая, говорила Нина, - я уйду... Но ты разденься, ложись... Я так беспокоилась... Григорий Алексеевич мне позвонил... Мы всю ночь на ногах... Мы звонили, ездили...
– Григорий, - сказал Юрий Дмитриевич, - ты ведь умный человек... Я так замечательно провел день... Ночь... Я так много нового повидал... О многом думал... Я расскажу тебе...
– Потом, - сказал Григорий Алексеевич.
– Сейчас ты примешь ванну - и в постель... А потом мы поговорим...
Теплые струи воды из-под душа освежили Юрия Дмитриевича.
– Я сегодня много думал о христианстве, - сказал он, - о религии... Религия есть начальная стадия познания... Ибо придание формы человеческому незнанию есть первый шаг познания... Но она слишком рано застыла в догму...
Он слышал, как всхлипывает Нина, и ему стало стыдно, что он голый говорит какие-то серьезные слова. С этим чувством стыда он и заснул, и, может, потому ему снились кошмары. Сначала в окна,
– Повара, - крикнул Юрий Дмитриевич, - любите друг друга. И в ответ повара весело расхохотались.
Возможно, смех этот и разбудил Юрия Дмитриевича. Был уже вечер. Нина и Григорий Алексеевич сидели поодаль у стола, а у кровати сидел Бух, маленький, чистый, в свежей рубашке с перламутровыми запонками, и дышал в лицо мятными лепешками.
– Здравствуйте, коллега, - сказал Бух.
– Здравствуйте, Бенедикт Соломонович, - сказал Юрий Дмитриевич и привстал на локте.
– Что, delirium?..* Или уже amentia?**
– Юрий Дмитриевич, - сказал Бух, - я глубоко уважаю вас как талантливого патолого-анатома, как умного и интересного собеседника... Однако сейчас я прошу вас быть благоразум-ным... Вы переутомлены, и если вы не пройдете курс лечения, то можете заболеть тяжело и серьезно.
– Ну и что же, - сказал Юрий Дмитриевич.- Допустим, я заболею... Или уже заболел... Но ведь я постиг вещи, недоступные вам... Что мы знаем о человеке? Наши познания о человеке на уровне представления философов прошлого о земле как о плоском предмете... Например, можете ли вы себе представить мои ощущения на асфальтовых ступенях, когда я шел к небу и гремел колокол... Или кольцо... Я сам видел, как в кольце, опущенном в стакан с водой, возник домик на холме, и переднее окошко светилось...
* безумие (лат.).
** бессмыслие (лат.).
В комнату вошла медсестра, очевидно, ранее она сидела в кабинете Григория Алексеевича. Сестра вынула ампулу и вставила в шприц иглу, о чем-то тихо разговаривая с Бухом. Потом медсестра взяла Юрия Дмитриевича за руку, приподняла рукав рубашки, Юрий Дмитриевич почувствовал запах проспиртованной ваты, почувствовал, как игла мягко вошла в тело, и покорно опустился на подушку.
Ночь он проспал спокойно. Лишь перед самым пробуждением ему приснилось, что Бух не ушел, по-прежнему сидит, правда, не на стуле, а прямо на кровати поверх одеяла, в пиджаке и белых кальсонах. Это развеселило Юрия Дмитриевича, и, проснувшись, он долго лежал и улыбался. Несмотря на слабость и головокружение, чувствовал он себя хорошо. Завтракал Юрий Дмитриевич, сидя на постели в пижаме. Нина подала ему чашку жирного бульона, в котором плавала куриная печенка, и, поскольку из-за слабости Юрию Дмитриевичу трудно было удер-жать чашку на весу, Нина поддерживала пальцами донышко. В одиннадцать пришла медсестра делать укол. У медсестры были мягкие, нежные пальцы, и Юрий Дмитриевич спросил ее почему-то:
– Вы замужем?
– У меня уже дочка замужем, - сказала медсестра, - студентка... Вам экзамен сдавала...
– Это интересно, - сказал Юрий Дмитриевич, - наверно, красивая девушка... Знаете, я подумал, все-таки человек должен часто влюбляться... Любить он может одну, но влюбляться часто... Это ведь такое очищение, такое обновление... А как же мораль, спросите вы. Но, в конце-то концов, бром оказывает вам неоценимую услугу... Микстура Бехтерева и так далее... Несмотря на то, что бром - яд и ведет к удушью, ожогу легких при неумелом обращении...
– Лежите спокойно, - сказала медсестра, - я сломаю иглу... Пришел Бух.
– Ну, молодцом, - повторял Бух, осматривая его.
– Ну, молодцом. Бух торопился на какое-то заседание и был, несмотря на жару, в черном костюме с белым платком, выглядываю-щим из кармана. В угол Бух поставил свой тяжелый портфель с чемоданными замками. Юрий Дмитриевич вспомнил, как Бух сидел на постели в белых кальсонах, и расхохотался. Бух вытер руки платком, не белым - декоративным, а клетчатым, который он достал из бокового кармана, отошел и начал что-то тихо говорить Нине.