Стужа
Шрифт:
— И Олав заставил все свое войско сделать то же самое?
— Нет, мы крестились добровольно, — сказал Тородд. — Смекнули, что увидел он такое, что отвергнуть невозможно. Вдобавок он сколько лет говорил, что надо вернуться в Норвегию и потребовать себе отчее наследство, а многие из нас не были дома целую вечность. И когда пришла весть, что путь домой открыт, оставалось лишь выйти в море и доплыть до Вика, где нас встретили с распростертыми объятиями, даже в Трандхейме Олаву достаточно было просто появиться, чтобы взять власть в свои руки, ведь тренды [52] сами расправились со своим предводителем, Хаконом ярлом, и все
52
Тренды — жители Трёндалёга, области в Норвегии.
Тородд умолк, сглотнул и словно бы вмиг постарел.
— Вплоть до Свольда? — обронил Гест, с виду невозмутимо.
— Н-да, что-то там пошло не так, не знаю, что именно, я был слишком стар, чтоб участвовать в походе, и многие годы мы верили, что Олав уцелел. Но увы, не уцелел он, нет, достаточно посмотреть, как самоуверенно сидит в Нидаросе Эйрик, а он-то был при Свольде…
Второго вольноотпущенника звали Рунольв, был он силен как бык и в свое время снискал славу умелого и отчаянного воина, но в одном из походов в Ирландию получил тяжелое ранение и онемел, утратил речь, и в Сандее, когда кто-нибудь не хотел отвечать на вопрос, он обычно говорил: спроси у Рунольва.
Однако Рунольв, хоть и онемел, глухотою не страдал, слышал почитай что все, а когда ему непременно хотелось что-то сказать, рисовал палочкой на песке — рыбу, миску с едой, солнце; ветер он изображал, проводя палочкой линию в нужном направлении, и нажимом указывал его силу; народ говорил, что у Рунольва есть значки чуть ли не для всего на свете, только вот истолковать их все способен один Тородд. Как-то раз Гест полюбопытствовал, почему Тородд не научил его рунам.
— Он во многом кумекает, — ответил Тородд, — но не такой головастый, как ты.
Рунольв и Тородд знали друг друга давно, с той поры, когда Рунольв остался круглым сиротой и Тородд взял его под свою опеку, много лет они ночевали в одном помещении, а на Халльгримовом корабле место обоих было на носу. И несколько лет назад, когда Ингибьёрг решила дать Тородду вольную, он согласился только при условии, что она отпустит и Рунольва.
— Почему? — спросила она.
— Мы не сможем остаться друзьями, если он по-прежнему будет трэлем, — ответил Тородд.
— Ты же, в сущности, никогда трэлем не был, — заметила Ингибьёрг, и сказала она так не только потому, что Тородд доводился ей приемным отцом, и она до сих пор советовалась с ним по всем важным вопросам, но и потому, что не очень-то понимала, зачем Рунольву свобода.
— Как вольный человек он сможет уехать отсюда после моей смерти, — сказал Тородд, — если ты будешь плохо с ним обращаться.
Однако Ингибьёрг сомневалась насчет Рунольва, поскольку он не чурался рукоблудия, занимался им более чем охотно, притом отнюдь не стараясь укрыться от посторонних глаз, в Ирландии ему дали прозвище Клакайреахт-Рональд, сиречь Рунольв Рукоблуд, и Ингибьёрг не хотелось выпускать его из-под надзора, ведь он так и остался необузданным и своевольным.
Тем не менее Тородд стоял на своем, мало того, считал, что хорошо бы дать вольную и рабыне Торгунне, поженить ее и Рунольва и взять с обоих клятву на святом кресте, что они вовеки будут верны Ингибьёрг; Рунольв никогда не нарушит такую клятву, как и Торгунна, которая выросла вместе с Ингибьёрг и всю свою нелегкую жизнь верой-правдой работала на нее не покладая рук.
Ингибьёрг призадумалась и в конце концов уступила. И Рунольв с Торгунной зажили
Рунольв был еще сравнительно молод, силен и необуздан, женитьба его не утихомирила, поэтому он не любил сидеть сложа руки возле плавилен или присматривать, чтобы трэли чин чином резали торф, — куда интереснее пойти с Гестом на охоту. А Гесту он напоминал Тейтра, двигался как Тейтр, пружинисто, уверенно, бесшумно, и от него веяло такой же надежностью: ничего не может случиться, когда рядом Рунольв.
За свою жизнь он завалил пятнадцать медведей и все шкуры отдал Ингибьёрг, теперь же хотел уложить еще одного и подарить шкуру Торгунне. Но этим летом им не удалось выследить ни одного медведя, и как-то вечером, когда горные склоны снова окрасились желтизной, а пушица трепетала на ветру словно первый снег, Рунольв порывисто начертил на рыжем железистом песке несколько резких линий и скроил горестную гримасу, показывая, как он разочарован безуспешностью охоты, удача явно ему изменила.
— Может, стоило бы все-таки обещать шкуру Ингибьёрг, — сказал Гест.
Рунольв начертил на песке крест: дескать, он христианин и чужд глупых суеверий.
В тот вечер Гест вырезал из соснового корня дородную женскую фигурку и подарил ему. Рунольв пришел в восторг, завращал глазами и рассмеялся, смех его звучал странно, по причине отсутствия языка, — в Сандее обычно говорили, что Рунольвов смех распугивает орлов аж в Свитьоде. Гест тоже смеялся будь здоров как, всех лебедей в Исландии на крыло поднимал. Рунольв сунул фигурку за пазуху и зажал под мышкой, покачиваясь взад-вперед: мол, большое спасибо, уж я использую ее по назначению, но втайне от Торгунны, — все это Рунольв умел выразить телодвижениями, понятными тому, кто способен видеть.
Пока Гест со товарищи был в горах, Хедин распоряжался работами в усадьбе, причем куда как сурово, видно, решил, что после унижения, которому его подверг Гест, иначе нельзя. Когда летняя страда закончилась, Ингибьёрг сказала, что намерена послать его в Тьотту с корабельщиками, которые повезут железо, пусть он попросит тамошнего хёвдинга, Харека сына Эйвинда, прислать в Сандей на зиму побольше воинов, на ее кошт.
Гесту она ни словом про это не обмолвилась. Только когда они вернулись с гор, призвала его и Ари к себе в большой дом и спросила мальчика, вправду ли он не желает вступать во владение Хавгламом. Летом Гест тоже частенько говорил с Ари об этом и раз-другой слышал от него, что он, пожалуй, все-таки мог бы туда вернуться. Теперь же Ари сызнова заколебался, сызнова завел речь о призраках, которые бродят в Хавгламе. Ингибьёрг ехидно заметила, что тут ему винить некого, кроме себя самого да Геста, вон ведь как жестоко расправились с Трандом Ревуном, но, коли он хочет, она могла бы продать его усадьбу Хедину, которому многим обязана и очень бы хотела помочь обзавестись собственной землей, Хедин и сам говорил с нею об этом, ну а Ари со временем станет хозяином в Сандее.
— У меня-то сыновей нет, — добавила она в тишине, которая повисла после этого беспримерного заявления, и со злостью глянула на Геста, — а у присутствующего здесь мужчины не хватает мужества попросить о том, что, как он знает, я могу ему подарить, я вдова и сама все решаю.
Гест увидел, как она залилась румянцем, и невольно рассмеялся:
— Ты хитрая женщина. Мы с Ари в большом долгу перед тобой. Однако ж с решением он подождет до следующего лета.
— А теперь ступайте отсюда! — вскричала Ингибьёрг. — Я сказала все, что нужно, и повторять больше не стану!