Стыд

Альвтеген Карин

Я прошу тебя только об одном, о честности, ты говори мне все как есть, и я все пойму.

Она закрыла глаза.

— Прости, Томас. Вчера был очень трудный день. Вечером я закрылась в номере и даже ужинать со всеми не пошла.

— Интересный семинар, ничего не скажешь. А в чем заключались трудности?

В его голосе звучала какая-то особая интонация, и Моника поняла — что бы она ни сказала, это будет только во вред. Она ведь не обратилась к нему, не позвонила, она решила все свои проблемы сама.

Как всегда.

Она и это разрушит. Ущербность

возьмет свое — отнимет у нее то, что ей больше всего нужно. Он не требовал от нее ничего, кроме честности — единственного, что она дать не могла. Ее кровоточащая тайна всегда будет между ними, и из-за нее они не смогут быть по-настоящему близки. Мечта совсем рядом — мечта, на осуществление которой она даже не надеялась. Никакой успех не сравнится с той силой, которую давала ей его любовь. И все-таки этого мало. Она не герой, это не изменить. Но, может, ей хватит мужества признаться ему во всем.

Если мы не будем лгать, нам не надо будет бояться. Ты согласна?

Именно этого она всегда хотела — перестать бояться.

Она должна признаться ему во всем, в конце концов, у нее нет выбора. Если она будет молчать, она потеряет его в любом случае.

Ей нужно решиться.

Но не сейчас, не по телефону. Ей хотелось, чтобы он был рядом.

— Я расскажу тебе все, когда вернусь. И послушай, Томас…

Она должна произнести хотя бы это, и это тоже было нелегко.

— Я тебя люблю.

Прошла пятница и суббота. Решение открыться Томасу окрепло, и эта определенность в каком-то смысле успокаивала. Интенсивный темп семинара тоже помогал отвлечься, и в субботу вечером, усаживаясь за красиво сервированный стол, она еще была под впечатлением от всех этих визуализаций цели, принципов эффективного делегирования, подбора мотивации и методов создания позитивного климата в коллективе. За едой она всегда сидела рядом с Осе, и они успели познакомиться поближе. Сказать, что Осе напоминает порыв свежего ветра, значило не сказать ничего — люди, находившиеся рядом с ней, ощущали себя в эпицентре настоящего урагана. Монике очень нравилась Осе, она даже подумала, что нужно как-нибудь пригласить их с Бёрье на ужин. Ужин на четверых.

Если четвертый останется.

— Здесь свободно?

Оглянувшись, она увидела Маттиаса. До этого они лишь обменивались редкими фразами, и за столом она почему-то всегда выбирала место подальше от него.

— Конечно.

На самом деле она не хотела такого соседства.

— Вас ведь зовут Моника?

Она кивнула, он отодвинул стул и сел. Справа от нее, так же как сидел в прошлый раз.

На тарелках стояли красиво свернутые льняные салфетки, какое-то время Маттиас рассматривал конструкцию, а потом развернул салфетку и положил на колени.

— Ваш рассказ произвел сильное впечатление. Я все собирался сказать вам об этом.

Сразу к делу. Она и раньше это замечала. Люди, пережившие серьезные кризисные ситуации и обладающие большим опытом, не утруждают себя рамками традиционной вежливости. Бьют сразу в десятку. Независимо от того, готовы к этому окружающие или нет.

— Спасибо, ваш рассказ — тоже.

На помощь пришла Осе,

которая, как всегда, с шумом опустилась на стул напротив и немедленно развернула салфетку, не обратив никакого внимания на высокохудожественные складки.

— Боже, как я хочу есть!

С недовольным видом она читала крохотное меню, лежавшее на блюдце.

— Карпаччо из лосося? Да, с этим блюдом с голоду точно помрешь.

Маттиас рассмеялся. Монике не нравилось его присутствие. Он был громким напоминанием. Рядом с ними сели еще несколько человек, и вскоре все восемь мест оказались заняты. За столом воцарилась атмосфера почти приятельская. Организаторы сделали гениальный шаг, заставив их раскрыться во время первого знакомства. После этого можно было говорить друг с другом о чем угодно, и ничто уже не казалось чрезмерно личным. Об участниках семинара Моника знала больше, чем о своих коллегах. Но о ней самой им было мало что известно. А еще ее занимал вопрос — одна ли она приукрасила правду, или таких было много?

— Как сейчас чувствует себя ваша жена?

Вопрос задала Осе. Она давно уже проглотила карпаччо и в ожидании горячего намазывала масло на хрустящий хлебец.

— Спасибо, сейчас все хорошо. И хотя полное восстановление невозможно, но теперь у нее все работает. И больше ничего не болит. Если вы увидите ее, вы ничего не заметите, просто ей, скажем, становится больно, если она долго сидит.

— А ваша дочь, сколько ей сейчас?

Едва речь зашла о дочери, Матиас просиял.

— Через три недели Даниэлле исполнится год. Удивительно это — быть отцом. Очень трудно уезжать из дома даже на два дня. Ведь пока ты в отъезде, так много всего успевает случиться.

Сидевшие за столом закивали, поскольку у всех, по-видимому, когда-то были маленькие дети, которые успевали сильно измениться за пару дней. Одна Осе придерживалась другого мнения:

— Когда мои дети были маленькими, то уехать из дома на несколько дней — это было что-то изумительное! Можно спать целую ночь! Зато сейчас, когда они выросли, так не хватает звука маленьких ножек, топающих ночью по комнате.

Осе уже рассказывала ей о своих детях. Взрослые сын и дочь, которыми она гордилась. Сын по непонятной причине родился без рук, она описывала противоречивые чувства, которые испытала после родов, и радость, которую потом вызывала у нее удивительная способность мальчика приспосабливаться к окружающему миру. Теперь у него уже двое своих детей.

Моника отпила вина и откинулась назад. Она скучала по Томасу. Выключила все окружающие звуки и просто наслаждалась. Потрясающее состояние — тебе кого-то не хватает. Всю жизнь она надеялась, что когда-нибудь она его испытает. И сейчас оно у нее есть, это чувство.

Внезапно она поняла, что с ней разговаривает Маттиас.

— Простите, что вы сказали? Я ушла в свои мысли.

Он улыбнулся:

— Я заметил. Там, где вы были, наверное, очень хорошо, так что не буду вам мешать.

Как будто он уже недостаточно помешал. Инстинктивно она чувствовала, что общаться с ним не надо, но, с другой стороны, ей не хотелось выглядеть невежливой. Раз уж приходится с ним разговаривать, то лучше сказать что-то нейтральное: