Стыд
Шрифт:
Это случилось снова. Она снова осталась жива. И она снова во всем виновата. И снова ничего не изменить, не исправить. Она сама поставила ловушку, из которой никогда больше не выбраться.
Она открыла глаза, и все рухнуло окончательно. Там, где было пассажирское сиденье — только искореженный металл и остатки битого стекла.
И до неузнаваемости изувеченное тело, которое должно было быть ее телом.
12
Привет, Майсан!
Начну, пожалуй, с благодарности: спасибо за письмо, хотя должна признаться, что его содержание меня не очень обрадовало. Но ты к этому и не стремилась. Можешь быть спокойна, я не стану писать тебе без твоего согласия, но отправить это письмо я должна. Оно будет последним.
Прошу прощения за то, что в прошлый раз обидела тебя своими рассуждениями, я не хотела этого, правда. Однако извиняться за то, что я действительно ТАК думаю, я не намерена. Если я от чего и устала, так это от людей, которые настолько убеждены в истинности собственной веры, что считают себя вправе смотреть свысока и осуждать других. Я отнюдь не осуждаю веру твоих родителей, как ты написала. Я просто считаю, что у меня есть право думать иначе. Я еще буду размышлять над этим и, может быть, найду убедительные ответы, потому что ведь все мы согласны, что созданный
Что же касается моего «доморощенного язычества», то здесь дело только в том, что мы с тобой мыслим по-разному, но меня это совсем не смущает. Ведь в твоей Библии прекрасно сказано, что судить может только Бог. Мысли о духовном посещают почти всех. Но я не понимаю, почему люди, стоит им обрести собственную веру, стараются немедленно убедить других в ее правильности. Как будто им трудно нести свою веру в одиночестве! Словно это обязательно делать группой, а то не считается. И тогда вдруг становится важно, чтобы все верили одинаково, а как этого достичь? Приходится придумывать правила и законы, которые поддерживают веру в определенных рамках, а потом пусть каждый к ним приспосабливается. Затем придется прекратить задавать сложные вопросы и надеяться на новые ответы, потому что все правильные ответы уже записаны в религиозных правилах и уставах. А разве это не означает конец всякого развития? В таком случае все сводится исключительно к власти? Мне представляется, что всякая религия сводится в конечном счете именно к ней. Ведь любая религия создана не Богом, а людьми, а из истории мы знаем, на что порой способны люди во имя своей веры.
Перечитала написанное и поняла, что и это письмо ты, наверное, сочтешь оскорбительным. Но я хочу, чтобы ты знала — у меня тоже есть Бог, хоть он и не так строг, как твой. Ты написала, что не хочешь обращать внимания на мои болезненные рассуждения, особенно учитывая мое пожизненное заключение. Пусть так, но, несмотря на это, мне бы хотелось поделиться с тобой собственной версией того, почему я оказалась здесь.
Помнишь, когда-то я мечтала стать писателем? Учитывая обстоятельства моего детства, это было почти то же самое, что мечтать стать королевой, но наш учитель шведского (Стуре Лундин, помнишь?) поощрял меня. После того как мы с тобой потеряли друг друга из вида, я переехала в Стокгольм, где получила журналистское образование. Не скажу, что мои работы вошли в историю, но благодаря журналистике я жила почти десять лет. А потом встретила Эрьяна. Если бы ты знала, сколько времени я провела, пытаясь понять, почему я так безумно в него влюбилась. Теперь, когда все в прошлом, мне странно, что я не замечала предостерегающих знаков. А их было более чем достаточно, но я как будто ослепла. А самым странным было то, что рядом с ним я чувствовала себя защищенной — несмотря на то, что все его поведение должно было заставить меня чувствовать обратное. Он уже тогда пил, у него всегда водились деньги, и он никогда не объяснял, откуда их берет. Теперь, спустя годы, я понимаю, что, наверное, все сложилось так, потому что он напоминал мне отца, а чувство «защищенности» объяснялось тем, что я как будто вернулась в собственное детство. Я чувствовала себя непринужденно и точно знала, что должна делать. Я не «любилась ни в одного из «обычных, порядочных» мужчин, с которыми жизнь сталкивала меня, потому что с ними я чувствовала себя неловко. Я не знала, как себя вести. Эрьяну не нравились самостоятельные женщины, он говорил, чтобы я бросила работу, потому что у нас и так достаточно средств. Я как дура старалась поступать как ему хочется и сдалась спустя полгода после нашей встречи. Потом ему разонравились мои друзья — и, чтобы не провоцировать скандалы, я прекратила с ними общаться. Разумеется, со временем они перестали искать встреч со мной. Примерно через год все мои связи с внешним миром оборвались, а сама я стала в известном смысле его крепостной. Не буду утомлять тебя деталями — Эрьян оказался больным человеком. Разумеется, он был таким не от рождения, но он вырос в доме, где постоянно присутствовало насилие, — и жил по законам, которые усвоил с детства. Бее началось почти незаметно. С грубых слов, которые он позволял себе произносить и к которым я в конце концов привыкла. Потом я даже сама начала ими пользоваться, потому что поверила в их силу. Он начал меня бить. Иногда он избивал меня так, что я не могла пошевелиться, а он говорил, это хорошо, поскольку теперь он уверен, что я действительно принадлежу только ему. Но в этом он мог не сомневаться, потому что я никогда не покидала дом без его согласия, а он мне его никогда не давал.
А теперь самое трудное — мои дети. Я думаю о них постоянно, сколько раз я перебирала в голове все эти бесконечные ЕСЛИ. Однако тогда, семнадцать лет и девяносто четыре дня тому назад, у меня не было другого выхода, я должна была взять их с собой в другой мир, чтобы избавить от ада, в котором мы жили, — ада, для которого я сама их и родила. Другого выхода у меня не было. Я безумно устала от вечного страха. Наверное, только тот, кто долгое время живет в постоянном страхе, может понять бессилие, которое тебя в конце концов охватывает. Для меня было уже не важно, что будет со мной, но смотреть на страдания детей я не могла. Мне было очень стыдно за себя, за то, что я позволила всему этому случиться и не отважилась позвать на помощь. Я была соучастницей! Я не остановила его вовремя! Я видела, что он делает с детьми, и даже тогда побоялась остановить его. Умереть — только этого я хотела, но я не могла оставить ему детей. Я так запуталась, что не могла придумать ничего другого. Только в смерти было спасение. Я дала им снотворное и задушила во сне. Убивать Эрьяна я не собиралась, но он вернулся домой раньше, хотя обещал быть в тот день поздно, и он нашел меня в комнате детей. Мне никогда не было так страшно. Мне удалось вырваться от него и добежать до кухни. Когда он меня настиг, у меня в руках оказался кухонный нож. Потом я облила дом бензином из канистры, которую Эрьян хранил в подвале, легла рядом с детьми и стала ждать. Отчетливее всего я помню звук бушующего пламени, в котором сгорала наша тюрьма. Впервые за всю свою жизнь я ощутила свободу. А самое страшное мгновение — когда две недели спустя я пришла в себя на больничной койке. Я выжила, а мои дети ушли вместе с ним в другой мир. Я выжила, но это не значит, что моя жизнь ко мне вернулась.
Я не пытаюсь оправдаться, но мне становится легче, когда я пытаюсь понять причины случившегося. Я наказана не лишением свободы. Я наказана в тысячу раз сильнее, и это наказание будет со мной, пока я жива. Каждую секунду я вижу перед собой глаза детей, взгляды, которыми они смотрели на меня, когда поняли, что я собираюсь сделать.
Не существует ада, куда после смерти отправляет нас твой Бог. Ад мы создаем на земле сами, когда делаем неправильный выбор. Жизнь — это не то, что нас «настигает»; наша жизнь — это то, что мы творим сами.
Я выполню твою просьбу и не буду больше
Ты знаешь, как меня найти, если я тебе понадоблюсь.
Твоя подруга
Ванья
13
— Спасибо, что приехали.
Осе сидела на диване в уютной гостиной, Бёрье набросил плед ей на плечи. Расстроенный, но бесконечно благодарный, он сидел рядом с женой, крепко сжимая ее руки.
Главврач Лундваль стояла. В соответствии с профессиональной ролью она была строга и собранна. Ей удалось пережить последние два часа, несмотря на ад, разверзшийся у нее в душе. Она переговорила с полицией, врачами «скорой» и пожарными, создав для себя полную картину происшедшего. Потом отвезла домой Осе и сообщила Бёрье все более или менее важное. Но, оказавшись в их нарядной гостиной, предпочла не садиться, потому что боялась, что стоит ей опуститься в одно из уютных кресел, как она не выдержит. Спрятавшись за рассудительным фасадом, Моника блуждала в разбитом вдребезги мире, полная отчаяния и страха. В любой момент этот хаос мог вырваться наружу, и главврач Лундваль должна была иметь возможность вовремя уйти. Она уже собиралась попрощаться, когда открылась входная дверь.
— Это ты? Проходи скорей.
Посмотрев в сторону прихожей, Бёрье объяснил:
— Это наша дочь Эллинор. Я попросил ее приехать.
В следующее мгновение в комнату стремительно вошла молодая светловолосая девушка. Она не видела никого, кроме родителей. Она даже доктора не заметила, хотя прошла всего в метре от нее.
— Ну как?
Дочь села рядом с Осе и положила голову ей на плечо. Они взялись за руки — мать, отец, ребенок. Семья. Идущие по жизни вместе в горе и радости.
— Все нормально, но она не может говорить о том, что случилось. Ей дали успокоительное.
Бёрье говорил медленно и спокойно, а его рука, поправившая плед, соскользнувший с плеча Осе, так и излучала заботу. Потом он погладил Эллинор по волосам.
Внутри все трепетало. Чаша переполнялась. Доктор Лундваль с трудом дышала, нужно было уйти как можно скорее.
— Если все в порядке, то я пойду.
Голос выдал ее. Во всяком случае, Монике так казалось. Но люди на диване были, наверное, так ей признательны, что ничего не заметили. Бёрье встал и подошел к ней.
— Не знаю, что я могу сказать, кроме того, что мы вам очень благодарны. Сейчас трудно найти подходящие слова.
— Вам не нужно ничего говорить.
Она торопливо пожала его руку, а потом повернулась к Осе, на лице которой застыло выражение бесконечного горя.
— До свидания, Моника. Спасибо за то, что приехали.
И тут, когда она услышала свое имя, фасад обрушился, но она успела добежать до машины прежде, чем вырвался этот крик.
Машина знала дорогу сама. В полной растерянности Моника неожиданно поняла, что подъехала к парковке у кладбища. Ноги шли хорошо знакомой дорогой. На могиле колыхался огонь, зажженный в другой жизни. Встав на колени, она прижалась головой к холодному камню и заплакала. Она не знала, сколько прошло времени. Стемнело, на кладбище не было ни души — только она, могильный камень и пламя. Все слезы, которые она годами сдерживала усилием воли, теперь лились безостановочно. Но они не несли с собой успокоения, а лишь усиливали отчаяние. Она ничего не могла сделать. Женщина потеряла любимого, ребенок лишился отца, а она жива и невредима — и не нужна ни единому живому существу. Она снова выжила, убив того, кто должен остаться в живых. Если есть какой-то Бог, то пути его воистину неисповедимы. Почему он взял Маттиаса и оставил ее? Два человека зависели от его жизни. Его новая работа стала для них спасением. А она будет жить как ни в чем не бывало. Сейчас поедет к Томасу и начнет строить будущее. Вернется к дорогостоящим вещам и высокооплачиваемой работе и будет притворяться, что, несмотря ни на что, заслуживает человеческого счастья.
Выпрямившись, она в тысячный раз перечитала надпись.
«Любимый сын».
Конечно, он здесь. Он всегда рядом.
Она прижала ладони к холодным каменным буквам имени и всем сердцем почувствовала, что хочет только одного.
Поменяться с ним местами.
14
Май-Бритт сидела в кресле, работал телевизор. Программы на экране сменяли друг друга, но, как только мелькающие картинки пробуждали в ней хоть какую-то мысль, она переключала канал. Боль в спине не проходила ни на мгновение. А после того, как она прочитала слова Ваньи, боль стала невыносимой.
Она поняла все еще до того, как включила телевизор. Ни единым словом она не обмолвилась о том, что у нее болит спина, но Эллинор, с этим ее вечно выслеживающим взглядом, догадалась сама. Иначе откуда бы Ванья узнала?
Если бы не Эллинор, все можно было бы вернуть на прежнее место. Новые письма — если Ванья продолжит писать — она читать не будет. А те, что уже прочитала, забудет с помощью телевизора и еды. Сумеет, если постарается.
Но что делать с Эллинор? С разлюбезной Эллинор, которая на самом деле заодно с Ваньей, ведь не зря же они появились одновременно, и им почти удалось опрокинуть ее мир. Они объединились за ее спиной для каких-то недобрых непонятных целей. Впрочем, и всю жизнь так. Жизнь все время против Май-Бритт. Почему — непонятно.
А еще стыд. Ванья догадалась, что ей солгали. Знала, что на самом деле Май-Бритт не выходит из квартиры и полностью зависит от службы социальной помощи. И своей ложью только подтверждает: ее жизнь не удалась.
Приветствия она не услышала — только звук быстро открывшейся и захлопнувшейся двери. Приподняв голову, Саба помахала хвостом, но осталась лежать у балкона. Ей хотелось на улицу, но у Май-Бритт не хватало сил встать.
Звук приближающихся шагов — и вот Эллинор уже в комнате, за спиной Май-Бритт, всего в двух метрах от нее.
— Здравствуйте.
Не ответив, Май-Бритт увеличила громкость телевизора, нажав на кнопку пульта. Краем глаза увидела, что Эллинор направляется к Сабе.
— Хочешь погулять?
Саба встала на ноги, помахала хвостом и поволокла свое тучное тело на улицу. Там было ветрено, и, когда от шквалистого порыва распахнулась балконная дверь, Эллинор ее снова закрыла. Она стояла спиной к Май-Бритт и смотрела во двор.
Что-то изменилось. Эллинор не болтала, как обычно, и во всех ее действиях присутствовала какая-то тяжесть. Май-Бритт это было неприятно. Она растерялась и не Знала, что предпринять. Эллинор простояла у двери довольно долго, а потом неожиданно заговорила, так что Май-Бритт даже вздрогнула:
— Вы знакомы с соседями по дому?
— Нет.
Она ответила, хотя не собиралась. Изменившееся поведение Эллинор пугало, особенно сейчас, когда стало понятно, что за этой якобы непринужденностью скрывается некий умысел.
— В квартире напротив живет семья. У них вчера погиб отец. В автокатастрофе.
Май-Бритт ничего не желала знать, но она прекрасно поняла, что речь шла о мужчине, который часто гулял с ребенком, мать которого была не совсем здорова. Ее снова проинформировали о том, что не имело отношения к ней и о чем она не желала знать. Она переключила канал.