Стыд
Шрифт:
Подходит жена пастора и присаживается перед ней на корточки. Берет нитку и завязывает один конец простым узлом вокруг правой ноги Май-Бритт под коленом, а второй конец закрепляет вокруг ножки стула.
— Мы делаем это ради тебя, Май-Бритт, чтобы ты поняла, какую серьезную ошибку совершила.
Берет ее одежду и встает.
— Только из любви к тебе и твои родители, и мы, и все остальные члены Общины пытаемся помочь тебе вернуться на путь истинный.
Май-Бритт бьет дрожь. Все ее тело сотрясается от унижения и страха. Он обманул ее, Он не простил, а только отодвинул срок, дав ей тщетную надежду.
— Только из любви к тебе, Май-Бритт. Даже если сейчас ты с этим не согласна, когда вырастешь, ты обязательно поймешь. Мы просто хотим
Она аккуратно складывает одежду и скрывается за кухонной дверью. Май-Бритт сидит неподвижно. Боится, что, если пошевелится, нить порвется.
Время идет. Абсолютно бесцветное время, лишенное секунд и минут. Бессмысленные мгновения сменяют друг друга. Над столом висит огромная хрустальная люстра. Блестят и переливаются подвески. Красиво накрытый стол. Изящные белые чашки в мелкий цветочек и два подноса восхитительных булочек, которые пасторша принесла в гостиную. Хорошо, что ее привязали, иначе она съела бы все эти булочки еще до прихода гостей. Нет, конечно, не съела бы. Она слышит звонок в дверь и смутные голоса, но слов не различает, ее это в любом случае не касается. Из открывшейся входной двери в дом проникает холодный воздух, закачавшиеся хрустальные подвески похожи на драгоценные камни. Вот так сидеть и смотреть на эту прекрасную люстру. Гости появляются поодиночке и парами. Рассаживаются за столом. Семья Густавсон, семья Ведин. Ингвар, руководитель хора, в котором она так любит петь. Густавсоны привели с собой Гуннара, он очень вырос. Все одеты нарядно, как на воскресную мессу. Даже Гуннар в костюме, хотя ему всего четырнадцать. Темно-синий костюм и галстук делают его таким взрослым. И родители. Май-Бритт так рада им, они так давно не виделись, но у родителей так мало свободного времени для нее, теперь она это понимает. Пастор говорит о делах Общины, всех приглашают за стол, разливают кофе. Мама такая грустная. Она несколько раз утирает платком глаза, и Май-Бритт так хочется подойти к ней и утешить, сказать, что все будет хорошо, но она привязана к стулу и знает, что не может встать. Они же делают это ради нее, хоть и притворяются, что в комнате ее нет. Только Гуннар изредка косится.
Потом все расходятся. Встают, исчезают в прихожей, голоса затихают. Остается только шепот разговоров между пастором и его женой, к которому она уже привыкла. А потом она чувствует, что секунды и минуты снова побежали.
Она сидит в гостиной пасторского дома, голая ниже пояса, и знает, что она должна была почувствовать.
Теперь она знает, что никогда впредь не сделает того, что сделала.
На следующий день она возвращается домой. Ей отдают катушку. Отныне катушка стоит на кухонной полке, как напоминание.
15
Есть вещи, которые нельзя удержать. Они просто проходят мимо, показывая невозможность обладания ими. Усиливают тоску по несбыточному или пробуждают ее, если ты случайно о ней позабыл. Может, ты даже научился жить с этой тоской и получать от своего существования определенное удовольствие. Но стоит лишь забыть, как тебе обязательно напомнят, дадут попробовать на вкус, начнут дразнить.
Томас.
Ускользающее напоминание о том, какой могла бы быть жизнь. Если бы ты не жила за счет чужой жизни.
Злоупотребив собственным правом на жизнь.
Все пошло прахом. Не осталось ни малейшей надежды, только огромная всепоглощающая безысходность.
Она сидела у окна в гостиной. В красивой гостиной, где вещи приобретались без оглядки на цену. Здесь все было изысканно, продуманно и тщательно скомпоновано. Обстановка служила предметом гордости хозяйки и вызывала восхищение гостей.
Гости сравнивали.
И хотели, чтобы их дом тоже был таким.
Хотели обладать этими
Она погасила все лампы в квартире. Свет с улицы падал на паркетный пол широкой полосой и исчезал на противоположной стене у книжных полок. Там, где стояли стеклянные скульптуры. Многие ее коллеги собирали нечто подобное. Такая коллекция доказывала наличие вкуса и средств.
Она выключила мобильный. Томас звонил несколько раз, но она так и не ответила. Она сидела у окна в комнате, которая теперь была ей совершенно безразлична, — сидела и просто убивала время.
Она всегда с легкостью находила себе занятия. Телевизор, тренажерный зал, поздние вечера на работе. Она была одинокой и привыкла планировать время — не для того, чтобы его хватило, а скорее чтобы не осталось лишнего. Нельзя, чтобы в расписании появлялись слишком большие окна — тогда придут мысли. А жизнь и без того достаточно сложна. А когда становится очень тяжело, можно утешиться новым свитером, бутылкой дорогого вина, парой обуви или чем-нибудь таким, что сделает ее дом еще более совершенным. Деньги у нее есть.
А жизни — нет.
Ведь ни за какие деньги нельзя поправить то, что пошло прахом.
Полоска света у ее ног становилась все бледнее и бледнее и совсем исчезла с рассветом. Новый день наступал и для нее, и для всех остальных. Но не для Маттиаса. А Пернилла и их дочь отправляются в безнадежное путешествие, чтобы узнать, что жизнь полна несправедливости и не имеет смысла.
Первый день.
Она закрыла глаза.
Первый раз в жизни ей захотелось, чтобы у нее была вера. Хоть маленькая, но за нее можно было бы удержаться. Она не раздумывая обменяла бы любой предмет в этой комнате на возможность хоть на минуту почувствовать утешение. Ощутить, что есть некий смысл, высшая логика, непонятная ей, божественный план, которому можно довериться. Но ничего такого у нее нет. А жизнь в очередной раз продемонстрировала свою полную нелепость и доказала, что все попытки обречены. Верить не во что. И тщетно искать утешения.
Ее мир был выстроен по науке. Все, во что она верила, чем пользовалась, на что полагалась, — все было тщательно взвешено, измерено и доказано. Она признавала только точные, проверенные и подтвержденные результаты исследований. Так она защищалась. И ее идеальный дом тоже служил защитой. Все то, что можно увидеть и оценить. И только так назначить всему истинную цену. Но теперь этого недостаточно, ибо теперь все шаталось и требовало смысла. Ей хватило бы самого крошечного намека, чувства, ощущения — чтобы отбросить логику и взамен обрести надежду.
Зазвонил телефон. После четвертого сигнала, как обычно, включился автоответчик.
— Это снова я. Я должен сказать, что я… не уверен, смогу ли я выдержать это… Я буду очень благодарен, если ты объяснишь, что происходит, мне нужно это знать. Я же не требую слишком многого, правда?
Его голос не вызвал никаких чувств. Это был звонок из другой жизни, которая больше не имела никакого отношения к ней. На эту жизнь у нее больше не было прав. Ему она ничего не должна. Она должна другим.
Телефон стоял на подоконнике. Она подняла трубку и в последний раз набрала хорошо знакомые цифры. Он ответил немедленно:
— Томас.
— Это Моника Лундваль. Ты звонил и просил объяснений, так вот, я хочу сказать, что не намерена больше встречаться с тобой. Это понятно? Всего доброго.
Она вышла на кухню, включила электрический чайник, но так и не присела. Часы показывали без двадцати семь. Где-то далеко скоро проснется годовалый ребенок, у которого больше нет отца. Она пошла в кабинет, взяла телефонный справочник. Маттиас Андерсон был всего один. Но он был. А в следующем издании его уже не будет. Вбила в мобильный адрес и телефон. Какое-то время просто стояла, глядя в окно. Из чайника шел пар, зажглась зеленая лампочка, вода вскипела. Но пить чай она не стала. Вместо этого вышла в прихожую и надела пальто.