Суббота навсегда
Шрифт:
— Все эти пьяные выкрутасы не имеют ничего общего с настоящим фехтованием. Поражать в пах из положения ан-гард — вот это искусство.
Зато со второй попытки ножны не просто слетели с клинка, но вылетели в окно через неплотно опущенный ставень — к тому же с меткостью непредусмотренной, судя по крикам и плачу, донесшимся с улицы в следующее мгновение.
— Ваше счастье, сеньор клоун, что вы не угодили в меня. Тогда б я набил вам морду, вместо того, чтобы марать о вас шпагу.
Алонсо сильно побледнел: у человека храброго бледность является признаком дикой злобы (так,
— Ну, что же вы меня не поражаете в пах из положения ан-гард?
— Поменяйте руку, я подожду.
— Бедняга, умереть таким молодым… дегаже, сейчас последует «испанская мельница».
— …Сказал Дон-Кихот. Дегаже…
— А если мы двоечкой…
— Нет уж, теперь мы двоечкой… бита!
Девы радости, забившиеся было в щели, как два таракана, выползли примерно на четверть туловища и синхронно поводили глазами — туда-сюда — будто теннисный мячик летал через сетку — тогда как слепые решили бы, что попали на турнир им. Вилана.[9]
— Вы уже исписали все стены — дзинь-дзинь — в сортире у моего батюшки, мосье поэт?
— Почему бы вам не обзавестись ятаганом… moyenne с переходом на четверть окружности…
— Во гробе том, голубчик.
— Фамильный ятаган вам был бы больше к лицу, чем шпага.
— Ты поговори мне, сука…
— Я имею в виду ятаган, что достался бы вам от дедушки по материнской линии… четверочка…
Долго они не могли сделать друг другу никакого вреда, с удручающим однообразием поочередно производя выпады, которые неизменно парировались — таким макаром можно было впрямь биться «три дня и три ночи».
Алонсо психанул первым (как ни странно — не Эдмондо). Бескровными губами он прошептал: «Liscio di spada 'e cavare alla vita» — итальянские фехтовальщики так называли силовой прием, когда противники, сойдясь лицом к лицу и скрестив у рукоятий вздыбленные шпаги, мерились крепостью мускулов. Тот, кому удавалось отвести оружие врага, вдруг резким ударом выбивал его из рук.
— Ich bin f"ur dich zu stark, — Эдмондо обожал ввернуть фразочку на незнакомом языке, что на первых порах вводило в заблуждение; так же, как и улыбкой своей он вводил в заблуждение, открывая ряд белых отборных зубов: мечта низальщицы четок!.. а по существу, давно прогнивший забор.
Теперь, войдя, условно говоря, «в клинч», сражавшиеся не знали, как из него выйти.
— Ну что, не Геракл? — процедил сквозь зубы Алонсо. Его бледное чело было заткано соленым бисером, он нещадно кряхтел.
— Не пёрни, — Эдмондо и сам-то от натуги стал вишневого цвета. Чувствуя, что все — больше не может, он купил минутный роздых ценою непомерной, сказав: — Радуйся, что
— С платочком хочешь? Изволь.
Драться с платочком значило скрестить шпаги, одновременно сжимая в зубах концы шали (снятой, по возможности, с тех самых плечиков, из-за которых велась дуэль).
Но прежде из последних и невесть откуда взятых сил (так транжирят уже тебе не принадлежащее) оба попытались разоружить друг друга описанным ранее способом. Более чем успешно! Рапиры разлетелись в противоположные стороны: одна туда, где пряталась Розитка, другая — прямо в руки Бланке. Прикажете смеяться?
С деланной яростью, будто ею измерялось мужество, дуэлянты переводили дыхание.
— Шпаги!
Девушки робко возвратили сии смертоносные жезлы чести новым Аяксу и Гектору.
— Подать нам шаль!
Тогда они достали из сундука (хуаниткина, не своего) широкий белоснежный плат, который испанки накидывают на себя в день св. Агнессы.[10]
— Ну что, дон Алонсо, теперь у тебя есть все шансы затмить солнышко. Avanti, amico!
Amico не заставил себя ждать. Закусив каждый свой конец, Эдмондо и Алонсо принуждены были вести бой в условиях, не предусмотренных Карансой — но Промысл Божий неисповедим, и прежде чем шпаги были пущены в ход, Эдмондо остался без покрывала и без трех зубов в придачу. Это было сверх всякой меры: вдобавок ко всем тридцати трем несчастьям еще и беззубый…
— Говенная Мадонна! — И махая шпагой, как пьяный печник кочергой, он ринулся на обомлевшего от такого богохульства Алонсо. Но когда последний уже изготовился «из положения ан-гард поразить противника в пах» (наконец-то этот случай представился), он услышал вдруг свое имя, громко произнесенное. Алонсо обернулся и увидел хустисию, устремляющегося к нему….. В это самое время его сильно кольнуло в грудь пониже правого плеча.
Покойник под номером два
Хустисия был прав, когда непочтительно перебив свою же почтительность, состоявшую в пустом поддакивании его светлости, вдруг вскричал, хватаясь за голову: «Ваша светлость, дон Хуан, что вы наделали!» Он был сто раз прав, понимая, что бывает, когда один кабальеро приходит арестовать другого кабальеро, пускай даже и именем короля.
— Ах вот вы про что, — сказал дон Хуан, не вполне уразумевший, в чем же он дал маху. — Эдмондо такой же фехтовальщик, как я флейтист. С ним любой справится, а Алонсо как-никак с севера.
— С севера… — очевидно, сами по себе стороны света мало что значили для хустисии — он только поморщился.
— А нет, так пошлю отряд.
— А человеческая жизнь!
— Это вы серьезно, хустисия?
— Куда уж серьезней. Убей он Алонсо, Алонсо так и унесет в могилу тайну куска пергамента.
— Ах вот вы про что, — сказал коррехидор.
— Ваша светлость, мешкать нельзя! Бегу… бегу… промедление смерти подобно.
— Эй!.. Вы хоть знаете, куда? — Коррехидор перегнулся через перила. — К одной хуанитке. Ее адрес…