Суд идет
Шрифт:
— Нисколько.
— Ты все ее модничаешь в ботинках? Почему не надела валенки?
— Они подшитые. — Ольга смущенно покраснела и поднесла к своей холодной щеке руку Дмитрия. — Чтобы все дорогой надо мной смеялись?
— Глупая ты, разве можно над тобой смеяться?
— Разве нельзя?
— У меня что-то не получается.
Вспомнив, что в палате он не один, Дмитрий правой рукой притянул к себе Ольгу поближе и сделал жест, которым дал знать, чтобы она наклонилась. Он хотел сказать
Ольга наклонилась. Дмитрий слегка обнял ее за шею и беззвучно поцеловал в холодную щеку.
— Тебе нельзя двигаться и волноваться… — Ольга осторожно сняла со своего плеча руку Дмитрия, привстала и, пододвинув к койке стул, поглубже села в него. С минуту оба молчали. Они даже не заметили, как у кровати Феди и Лучанского оказались родственники в белых халатах.
Когда же Ольга принялась рассказывать Дмитрию о своих делах на работе и в институте, в палату вошла тетя Варя и сказала, что время Ольги истекло, что к больному Шадрину хотят пройти другие посетители.
— Наверное, с факультета? — спросила Ольга.
— Наверное, — тихо ответил Дмитрий. — Вот уже четвертый день друзья осаждают врачей. Звонят в день раз по двадцать. Даже решили шефство надо мной установить.
Через минуту после ухода няни Ольга попрощалась с Дмитрием и уже собралась уходить, как дверь в палату открылась и из-за нее высунулась детская стриженая головка. Краснощекий веснушчатый мальчуган кого-то отыскивал взглядом.
— Тебе кого, малыш? — спросил Федя.
— Мы к Шадрину, Дмитрию Егоровичу.
— Ну, заходи, заходи, чего застрял в дверях? — подбадривал мальчика Федя Бабкин.
Вслед за мальчиком в палату нерешительно вошла девочка. В длинных, достающих до пола белых халатах они выглядели смешно. Мальчуган в руках держал пакет. Девочка прижимала к груди конверт, подписанный крупными буквами.
Ольга сразу же узнала вошедших. Это были воспитанники детского дома Ваня и Нина, с которыми она познакомилась десять дней назад, в день операции Шадрина.
Ольга почти подбежала к детям и расцеловала их в холодные румяные щеки.
Дмитрий ничего не понимал. Удивленно переводя взгляд то на малышей, то на Ольгу, он думал, что вышло какое-то недоразумение. Но недоумение его рассеялось после того, как мальчуган положил на тумбочку сверток с гостинцами, а девочка подала ему конверт с надписью: «Д. Е. Шадрину. От третьего звена пионерского отряда детского дома № 12».
Дрожащими пальцами Дмитрий разорвал конверт, на котором старательным детским почерком была выведена его фамилия. В конверте лежало письмо:
«Дорогой Дмитрий Егорович!
Мы, пионеры третьего звена, желаем вам скорейшего выздоровления. Как бывшему фронтовику, обещаем вам хорошо учиться и примерно
Посылаем вам:
1) один лимон,
2) две пачки печенья,
3) сто граммов сливочного масла,
4) триста граммов вяземских пряников.
Кушайте лучше и скорее поправляйтесь. Если с вами лежит кто-нибудь из фронтовиков, поделитесь нашей посылкой поровну. Снегурку, что стоит под вашим окном, мы слепили для вас. Когда выпадет еще снег, слепим и деда-мороза.
С приветом — Пионеры третьего звена».
Ниже стояло больше десятка подписей.
На глазах у Дмитрия навернулись слезы. К горлу подкатилось что-то горячее. Не помнил он, когда плакал последний раз, но тут не сдержался. Дмитрий почувствовал, как скатившиеся по щекам слезы нырнули под бинты. Ольга тоже отвернулась к окну. Пионеры в замешательстве стояли и переступали с ноги на ногу. При виде слез Ольги зашмыгала носом и Ниночка. Ваня нахмурил лоб и изо всех сил крепился, чтобы не разреветься.
— Оля, ты видишь из окна снегурку? — спросил Дмитрий.
— Вижу… — стирая с глаз слезы, ответила Ольга. Она смотрела в окно на детдомовский дворик, где с ледяной горки катались дети.
«Я совсем забыла сказать ему про снегурку. А ведь надоумила сама ребят», — подумала Ольга, и ей стало обидно за свое невнимание к детям.
— Помоги мне подняться, я посмотрю на снегурку. Только осторожней, чтоб не видели сестры. — Дмитрий попытался опереться на локти, чтобы хоть чуточку приподняться, но острая боль в груди резанула так, что он тут же рухнул на подушки и, стиснув зубы, подавил стон.
— Что ты делаешь? — испуганно прошептала Ольга, не зная, чем помочь Дмитрию.
Некоторое время Шадрин лежал молча, с закрытыми глазами. Так было легче. На лбу выступили мелкие капли холодного пота, и только потом, когда боль стала утихать, он приоткрыл глаза и, встретившись взглядом с Ваней, вяло улыбнулся.
— Спасибо, ребята!
Время посещения кончилось. В палате остались одни больные. Дмитрий снова перечитал, — на этот раз стараясь запомнить каждую фразу, — письмо пионеров. Захотелось курить.
— Федя, дай папироску.
Бабкин знал, что курить Шадрину врачи запретили строго-настрого. Но при виде его увлажненных глаз он не посмел отказать. Жестом показав на Лучанского (жест этот означал: «Не продаст?»), который лежал лицом к стене, Бабкин украдкой подошел к койке Дмитрия, размял папиросу и подал ее Шадрину. Потом громко раскашлялся, чтобы заглушить шипение зажженной спички.
После нескольких глубоких затяжек Дмитрий почувствовал, как по телу стало расплываться что-то теплое, приятное. Слегка кружилась голова. Но это уже были волны новых сил, приливы жизни.