Суд идет
Шрифт:
— Доведите, пожалуйста, деда Евстигнея до дому, а то он плохо видит дорогу.
В одной из девушек Дмитрий узнал сестренку Васьки Чобота.
— Это ты, Нюра?
— Я.
— Ну вот, доведи деда до дома, а я вернусь в центр, у меня там дела есть.
— Ты чего это, Митяшка? Какие в такую пору могут быть дела? Нешто к девкам собрался?
— Ты угадал, дедушка. У меня свидание с одной красавицей.
— Тогда давай, давай… Я тоже в твои годы был любителем по этой части.
Сдав Евстигнея на попечение девушкам, Дмитрий вернулся в центр села. Он хотел встретить Кирбая или второго секретаря райкома
В окнах районного отдела МГБ горел яркий электрический свет: это было единственное в селе учреждение, куда с железнодорожной станции давали электрический ток. Дежурный по отделу, рослый полусонный старшина, лениво привстал из-за стола и сказал, что майор Кирбай сегодня в отделе уже не будет, что по личным вопросам он принимает в понедельник с двенадцати до трех. Сказал и тяжело опустился на стул, обитый черной клеенкой.
В здании, где размещались райисполком и райком партии, горел слабый свет. Дмитрий подошел к зубчатой изгороди и чуть не столкнулся с молоденькой парой. Паренек включил карманный фонарик и осветил деревянный тротуар. Рядом с ним стояла девушка. Дмитрий видел только контур ее пологих плеч и две тонкие косы, темневшие на фоне светлого платьица. Лица ее не было видно.
— Где это горит свет? — спросил он у паренька, рукой показывая на освещенные окна второго этажа.
— В райкоме партии, — уважительно ответил паренек, лицо и голос которого ему показались очень знакомыми.
— Ты чей будешь-то?
— Я Николая Симакова брат. Вы с ним когда-то учились вместе. Помните?
Дмитрий знал, что его одноклассника Николая Симакова убили на Волховском фронте. Об этом ему писали из дому в сорок четвертом году.
— Как же, помню, помню, — ответил Дмитрий и, извинившись, что побеспокоил, направился к входу в райком.
Дверь была открыта. Поскрипывая деревянными ступенями лестницы, Дмитрий поднялся на второй этаж. В коридоре тускло горела керосиновая лампа. У дверей с надписью «Первый секретарь РК ВКП(б) И. Т. Ядров» он остановился. Стояла такая тишина, что слышно было, как где-то под полом скреблась мышь.
Дмитрий постучал.
— Войдите! — донеслось из-за двери.
Вошел. Кабинет был просторный и чистый. За столом сидел Кругляков. Он рылся в бумагах. Узнав в вошедшем человека, который на сходе просил слова, Кругляков привстал и жестом показал на кресло.
— Милости прошу! Чем могу быть полезным в столь поздний час?
— Ничего, постою. — Шадрин подошел к столу. — Я к вам по поводу тех безобразий, свидетелем которых мне только что пришлось быть.
— Что вы имеете в виду? — настороженно и вкрадчиво спросил Кругляков.
— Я считаю, что при обсуждении Цыплакова и Бармина президиум схода допустил грубейшее нарушение элементарных норм демократии и социалистической законности.
— То есть?
— Вы лишили человека права последнего слова.
— Ну и что из этого? Значит, так было нужно.
— Кому это было нужно? Вам и Кирбаю?
— Допустим, мне и Кирбаю, — улыбнувшись, ответил Кругляков. — Что же дальше?
— А дальше то, товарищ секретарь райкома, что по советским законам
— Не кипятитесь, молодой человек! Прежде всего, кто вы такой? Какое вы имеете отношение к сходу, если вы всего-навсего временный гость! — И без того румяные щеки Круглякова заалели еще ярче.
— Я коммунист. И пришел говорить с вами как с коммунистом. — Шадрин говорил спокойно. Потом достал из внутреннего кармана пиджака партийный билет и положил его на стол. — Более того, я пришел поговорить с вами, как с секретарем райкома партии, на совести которого в первую очередь лежит позор сегодняшнего схода.
Кругляков хихикнул.
— Ну, это вы слишком, товарищ Шадрин. Позор! Совесть! Уж больно у вас слова-то какие громкие! Нельзя ли, молодой человек, поосторожнее на поворотах, поскромнее немного? — Пройдясь вдоль стола, Кругляков понизил голос: — Нельзя же так — бах, трах, тарарах… Можно все это спокойно обсудить. Вы что думаете, я сам не вижу, что с этими двумя последними мы перегнули? Не по существу, конечно, а формально перегнули. Вижу! Прекрасно вижу! Я и раньше говорил Кирбаю, что с Цыплаковым и Барминым мы наверняка переборщим, что против них нет достаточно данных, чтобы подвести их под статью Указа. — Кругляков остановился против Шадрина и покачал головой. — Вот я хотел бы, товарищ Шадрин, чтобы вы были на моем месте и поговорили с Кирбаем. Вот так, как сейчас говорите со мной.
— Почему с Кирбаем? Сход или Кирбай решал вопрос о переселении нетрудовых элементов?
— Если хотите знать, то в первую очередь Кирбай, а потом уже сход. Принудительным административным выселением прежде всего занимается его отдел, и ему виднее, кто подпадает под этот Указ, а кто не подпадает.
— А это что? — Дмитрий протянул Круглякову документы Бармина, где рядом с орденской книжкой лежало пенсионное удостоверение. — Вы видите: инвалид Отечественной войны.
Кругляков надел очки и долго читал документы Бармина. Потом встал, молча прошелся вдоль стола и снова сел в кресло.
— Да, получилась неувязка. Признаться, я об этих биографических данных Бармина не знал. Документы готовили сельские Советы, а мы им верим, товарищ Шадрин. Хоть это маленькая власть, но она власть. Верим! — Кругляков развел руками.
— Вы должны были это знать. — На слове «должны» Дмитрий сделал ударение. — Вы должны знать также и то, что Бармина, как инвалида Отечественной войны второй группы, получающего пенсию от государства, никто принудительно заставить работать не имеет права. Более того, вторая группа, как правило, освобождается от всех работ. Я говорю об этом вам, как юрист, знакомый с трудовым законодательством.
Кругляков катал по столу ребристый карандаш.
— Простите, где вы работаете?
— В Москве.
— Ваша специальность?
— Следователь прокуратуры.
Эти слова подействовали на Круглякова. Он как-то сразу размяк.
— А в наших местах, позвольте поинтересоваться, в отпуске? У вас что — родные здесь?
— Да, я здешний. Здесь родился, здесь вырос, отсюда был призван в армию. Здесь живет моя семья.
— Позвольте, это не ваш братец недавно нарисовал портрет для клуба?