Судьба Алексея Ялового (сборник)
Шрифт:
Вот тогда впервые мне захотелось дать ему в морду. Тогда и кончил я с ним компанию водить.
…И вот пошли мы с ним покупать эту несчастную водку.
Я говорю: «Знаешь, ну ее, эту водку, давай лучше хороших конфет или шоколад купим. Девочек угостим, ребят».
А он: «Ох и трус же ты стал, Федька! Я о тебе раньше другого мнения был. А теперь вижу: падло ты! Учителей испугался, что ли?..»
«Ничего я не испугался, говорю, а только пить я не буду».
«А я и пить буду и делать что угодно. Все мне нипочем…»
Смотрю
«С чего это ты взыграл?» — спрашиваю. И поближе к нему… Нет, вроде не слышно, вином не несет.
Тут он мне и отлил…
«Ты, говорит, знаешь, я кого угодно шугануть могу… Директора, учителей. Только ты — ша! А то и тебя…»
Этого я уже вытерпеть не смог. Ишь, сопляк, куда занесся, доигрался!
Я схватил его за ворот, тряханул так, что голова мотнулась.
«Ты гавнюк! — говорю. — Если ты еще сбрешешь…»
Он рванулся, я посильнее его, удержал. Он аж побелел весь от злости и крикнул, прямо выплюнул мне в лицо:
«Пусти, а то я и тебя… Загремишь знаешь куда?..»
Тут я его и звезданул. Прямо в морду… А теперь думаю: не помешался он на своей игре? На что это он намекает?.. На правду вроде не похоже.
Мы молчали.
— Конечно же врет, наврал он все, — взорвалась Зина. Легкий человек, не любила она неприятностей.
«А если не врет?» — думал я.
Мы кончали школу в 1937 году.
Мы были молоды. И верили во все самое хорошее.
Быстро светало. Мы распахнули окна. Хлынул влажный, по-утреннему с дымком воздух. Начинался обычный день. На базар уже шли пожилые женщины с кошелками, сумками. На рамах велосипедов везли огурцы в корзинах. Маленький рыжий ослик, лениво помахивая хвостом, еле-еле тащил большую нагруженную арбу. Скрипя и подпрыгивая на выбитой мостовой, прошли грузовые автомашины с ящиками.
И я подумал, что ведь никогда не видел из окон нашего класса восхода солнца. Оно поднималось над плавнями. Торопливо сбрасывало утренние прозрачно-красные одежды, быстро светлело, накалялось, набирало огненную силу, уходило вверх.
— Вот мы и взрослые, — почему-то удивленно сказала Зина. Она стояла у самого окна рядом с Федей, положив ему руку на плечо.
Федя высовывался из окна, задирал голову вверх, к солнцу:
— День-то какой! А в Испании жарища, должно быть, сейчас. Как-то они там? Мадрид удержат, а? Наших бы туда, ну, летчиков, танкистов… Пустят, а? — Повернулся к нам и неожиданно добавил: — А я летчиком буду!
Зина ошарашенно смотрела на него… Но меня, брат, не проведешь. Слыхали мы. Не может без выдумок. Ишь чего учудил… Летчиком! Чуть ли не в Испанию собрался! Как же, нужны там такие!
Но Федя стал летчиком. Вместе с Колей Ермаковым он поступил в военно-авиационное училище. Ну, Колька — понятно, он телегу на себе подымет, если захочет, с отцом уже года три рыбачил, в море
Мне не приходилось с ними встречаться. Ни с Колей, ни с Федей. В отпуск они приезжали, когда нас, студентов, уже не было.
Слышал, что во время войны они, летчики-истребители, служили в одном полку.
О том, как погиб Федя Родченко, мне и рассказал Коля Ермаков…
Много лет спустя после войны, будучи в Москве, он разыскал меня.
Через раскрытую дверь в прихожую качко шагнул грузный полковник в папахе. Лицо с тем каленым налетцем, по которому сразу определяют: «Не дурак выпить!» Седые виски. Только глаза все те же: шельмоватые, веселые.
Мы несколько мгновений присматривались друг к другу.
— Что же, мы с тобой лет двадцать не видались, — загудел Колька. Медвежковато облапил. Еще раз пригляделся: — А ты тоже стареешь. Говорят, что вас, умников, старость не берет. Интеллектуальный труд вроде облагораживает, молодит. А видно, один черт, а?
От выпивки он неожиданно отказался.
— Не, баста! Врачи запретили, категорически. Хочу еще попрыгать на земле.
Про Федьку спрашиваешь? Про Федьку расскажу… Ты помнишь, в школе я его не очень… Малахольный какой-то. Не знаешь, чего выкинет. Понятия не имел, что и он в училище документы подал. Уже там на вступительных экзаменах встретились. В училище попали в разные подразделения. Ну, встретимся, — здоров, здоров, что из дому пишут, про ребят что слышно, кто из девчонок замуж собирается — вот и весь наш разговор.
Уже во время войны сошлись. Можно сказать, сдружились. Я был начальником штаба полка, он командовал эскадрильей. Лихой, отчаянный, надежный летчик получился из него. И горел, и сбивали его за линией фронта: все как с гуся вода. Ордена только прибавляются. И злой, знаешь, стал. Особенно когда последнее письмо от Зинки получил. Ее куда-то к немцам в тыл забросили. И потом ни слуху ни духу про нее. Он сам не свой ходил…
Патрулировали мы с ним на Калининском фронте. Это, кажись, в сорок третьем зимой было. Пополнение пришло к нам, куга зеленая. А командующий армией, которую мы прикрывали, попросил, чтобы не пускали немецких воздушных разведчиков. Наступление готовилось.
Мы с Федей и поднялись. Ты «раму» — немецкий разведчик-корректировщик «фокке-вульф» — знаешь? Видал?.. Ну вот. Сбить его… Орден полагался за такое дело.
Вот мы «раму» и перехватили. И начали. Попеременно атакуем с Федей, то он, то я. Все отжимаем, не даем перевалить через линию фронта. Но сбить-то ее, проклятую… И вот вижу, Федя идет в атаку, а огня из пушек не видно. Я похолодел весь. Или боекомплект кончился, или с оружием что-то. А если «мессера»?
Но Федя продолжает атаковать. «Рама» в сторону отвалит. Я сбоку выхожу. И бью. Так мы ее минут десять мордовали. Зажег я ее в конце концов. Пошла вниз, задымила.