Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы
Шрифт:
Перелом действительно наступил, но в обратную сторону. Союзники, наконец, высадились в Нормандии и стали быстро освобождать Францию.
На обратном пути с сооруженного нами НП случилось небольшое ЧП. Наша машина наехала на противотанковую мину, не обнаруженную ранее саперами. Раздался оглушительный взрыв, кузов со снарядами в ящиках, на которых мы сидели, подпрыгнул. Мы в мгновение ока спрыгнули на землю и улеглись в кювете, ожидая взрыва. К счастью, все обошлось, снаряды не взорвались, осколки никого не задели и никто не пострадал, но наш «Студебекер» был здорово покалечен. Пересели на следовавшую за нами машину и всю дорогу обсуждали благополучный исход происшествия. Если бы рванули снаряды, то от нас остались бы одни клочья.
Наше наступление началось 18 июля, уже после соседнего 1-го Украинского фронта, где оно началось 13 июля, и основных сил нашего фронта, т. е. мы были последними, кто принял участие в грандиозном прорыве немецкой обороны
Как-то остановились в лесу. Впереди, казалось, недалеко, стучали немецкие зенитки по отбомбившимся и возвращавшимся штурмовикам. Было хорошо видно, как рядом с самолетами вспыхивают облачка разрывов. «Точно бьют, сволочи! Из крупных зениток. Это тебе не тявкалка (крупнокалиберный пулемет)!» — крикнул кто-то. Билась мысль: неужели попадут? И вот на наших глазах один штурмовик разлетелся на куски. Кончено, все погибли. Следом загорелся другой, но из него отделились и стали падать 2 точки — затяжной прыжок экипажа, чтобы не подбили. Недалеко от земли раскрылись парашюты, и тут же немцы открыли по ним стрельбу из пулеметов. Парашюты скрылись за верхушками леса. Стрельба утихла, но не сразу. Живы ли, не попали ли к немцам наши летчики? Эти вопросы остались для нас без ответа. Стоянка на лесной дороге затягивалась. И тут мы обратили внимание, что вся земля под деревьями — это сплошной голубой ковер. Таких зарослей голубики я никогда больше не видел. Соскочили с машин, рвали целые плети голубики, тащили к машинам и, сидя на снарядных ящиках, поглощали крупную спелую ягоду. До чего вкусно! Вскоре двинулись дальше.
Вот и первая деревня Западной Белоруссии, затем вторая, еще и еще. Почти все постройки целые, с жителями и всякой живностью (коровы, свиньи, куры…). Не то что у нас в Восточной Белоруссии, где почти все сожжено, живности нет и в помине, а жители попрятались в лесах. Подумалось, что, наверно, немцы так быстро бежали, что не успели разрушить. Поразили нас, не только меня, добротность и благоустроенность деревень, по сравнению с нашими, российскими тесными избами, сплошь покрытыми соломой. Большие дома, почти все под железной крышей, добротные просторные хозяйственные постройки, отдельные колодцы у каждого хозяина. Вот тебе и забитая Западная Белоруссия, которую мы освобождали от гнета панской Польши! Не впервые закралась мысль, что очень уж врет пропаганда. Жители встречали умеренно приветливо. Чувствовалось, что они очень устали от передряг войны.
Продолжаем двигаться вперед и вперед. Роем противотанковую позицию в чистом поле, снимаемся и двигаемся дальше, опять роем. Я дежурю на телефоне в очередном ровике или яме, то ближе, то дальше от передовой. Изредка чиню (сплетаю) порванный минами провод. И так изо дня в день, почти в непрерывном напряжении. Вот добрались до Люблина. Немцы контратакуют. Бьет их тяжелая артиллерия, но вскоре замолкает. Они опять отступают.
Въезжаем в город уже в сумерках. Останавливаемся на окраине. Прыгаем с машин поразмяться и осмотреться. Интересно, это ведь Польша. Прошлись с Шалевичем по прилегающей площади. На улицах никого. Все дома в темноте, но вот в одном виден слабый отсвет лампадки. Подходим. Дверь приоткрыта. Перед ней паренек с винтовкой. Он приветлив, приглашает зайти. Говорит по-русски прилично, возможно белорус. Разговорились, все время прислушиваясь, не заводят ли машины и не пора ли бежать к своему «Студебекеру». Оказывается, он в вооруженном отряде самообороны. Они следят, чтобы грабежей не было и вообще соблюдался порядок. Здесь у них своего рода караульное помещение. Надо же! Только освободили, а они уже организовались. Настроение у паренька бодрое. Говорит, что теперь Польша войдет, наконец,
Много позже, после множества контактов с поляками, немцами и другими лицами, угнанными в Германию, уже в мирное время, я понял, что вначале и в Польше, и в Чехословакии действительно господствовали представления, что надо присоединяться. Там и даже во всех европейских странах нас вначале, совершенно справедливо, считали главными освободителями от жуткого фашистского деспотизма, а нашу систему более справедливой. Недаром в Англии, Франции, Италии и других странах сразу после войны к власти пришли просоциалистические партии и высок был авторитет компартий. Только позже появилось сомнение и неприятие многих факторов. Но это позже, и это опять отдельная тема.
Поговорив о жизни, мы вышли из караулки и обошли площадь. В одном месте увидели распахнутую дверь с вывеской над ней. Зашли. Оказалось, это кафе или подобное заведение. Все разгромлено, столы перевернуты, шкафы раскрыты, полки обшарены. Чувствовалось, что здесь хорошо «поработали» или вояки, или местные. В помещении никого не было. На одной из полок в куче развороченной посуды я увидел небольшую коробку с чем-то. Взял, оказалась полная коробка с бисквитами! Вот это подарочек! Настоящий деликатес, как его не заметили! Кроме черняшки, мы давно ничего не видели! Тут же попробовали, и я… выплюнул, хотя был не прочь полакомиться. Дело в том, что я с детства терпеть не мог бисквитов, даже от запаха воротило, и-тут это чувство вернулось! Услышали команду «По машинам!». Заурчали моторы. Мы, захватив коробку, побежали к своему «студеру» и, взобравшись на борт, разделили добычу среди своих разведчиков.
Приехали на новые позиции уже за Люблиным. На следующий день опять двинулись дальше, но вскоре остановились у небольшой рощицы, спрыгнули размяться. Ждем очередной команды «По машинам!» и дальнейшего движения. Но нет. Остановка, отдых на 2–3 дня. Кажется, ждут подвоза горючего для машин. Шум фронта уходит дальше вперед и уже почти не слышен. В один из дней нас выстраивают и раздают награды, офицерам в основном ордена, а бойцам, правда не всем, в основном медали. Мне вручают медаль «За боевые заслуги». Первая награда! Вначале я носил ее на гимнастерке, но вскоре, боясь потерять и загрязнить, завернул в тряпочку, спрятал в «потайном» кармане вместе с комсомольским билетом и не доставал до конца войны.
Вскоре подвезли горючее, подтянулись тылы, и мы, сев на свои машины, двинулись дальше. Как-то днем внезапно остановились, и было приказано немедленно, срочно занять противотанковую оборону, якобы впереди контратакуют немцы. Рассредоточились на просторном хлебном поле с редкими деревцами. Стали быстро копать очередные ровики и окопчики под палящим солнцем. Но в контратаку не верилось. Далеко впереди раздавались одиночные разрывы, и больше ничего. Нет немецкой авиации. Подумалось, что, наверное, впереди была местная неудача и командование решило на всякий случай развернуть запасные позиции. Так оно и оказалось. Только мы кое-как оборудовались, как раздались команды «Отбой!» и «По машинам!». Еще несколько раз останавливались, копали и бросали позиции. Но вот впереди послышалась канонада, усиливающаяся по мере нашего приближения. Вновь выходим на передовую.
Вечерело, стрельба утихла, и мы опять стали оборудовать позиции. Опыт подсказывал, что теперь предстоит настоящий бой. Я теперь уже привычно взвалил катушку на спину и с кем-то из связистов тянул линию от батареи на НП. Вообще, из-за плохого зрения меня пока что чаще использовали как связиста на промежутках, а на НП в пехотные траншеи в качестве наблюдателя-разведчика не брали. Хотя по молодости было обидно ощущать себя на вторых ролях среди разведчиков и вычислителей. Впрочем, вскоре эта относительно более спокойная и безопасная роль кончилась. Но об этом по порядку. Мой промежуток был последним перед НП и располагался на опушке очень редкой, но приятной рощицы. Рядом, замаскировавшись ветками, стояли самоходки и танкетки, которые метко окрестили «Прощай, Родина» из-за тонкой брони, пробиваемой любым, даже мелким, снарядом и из бронебойного ружья. Быстро выкопал маленький ровик в легкой песчаной почве, чтобы при обстреле было куда втиснуться (длина меньше двух метров, ширина около полуметра, а глубина на 3–4 штыка лопаты, т. е. чуть больше полуметра). Закончив копать и проверив связь, я поговорил с танкистами. Москвичей не оказалось, но они рассказали о себе и, в частности, пояснили мне, как уберегаются от противника: наступают только с пехотой, которая их прикрывает от бронебойщиков, при артобстреле непрерывно маневрируют, используют юркость машины и любые складки местности. Однако все равно говорят, что дрянь машина, потери велики, но вот-вот обещают пересадить на «тридцатьчетверки», скорее бы.