Судьба открытия

Лукин Николай

Оглянувшись, он спросил Зберовского:

— Григорий Иванович… При фотосинтезе — в живых растениях, я хочу сказать — много света падает на листья. А какая часть этой энергии используется для химических преобразований? Вот — на синтез углеводов?

— Ну, процента три-четыре, максимум…

— Остальное что — рассеивается?

— Да, остальное — потеря.

Шаповалов с удовлетворением кивнул. Так именно он и представляет себе это. Так он и думает!

Потом опять спросил:

— Лисицын-то,

наверно, лучше как-нибудь использовал энергию?

— Вероятно, лучше, — ответил Зберовский. — Но все-таки большие потери неизбежны. Энергия-то световая. Ведь фотосинтез!

— Конечно, да, фотосинтез! — вздохнул Шаповалов. Долгий летний день клонился к вечеру. Казалось, будто бы совсем недавно начали работу, а за окнами уже закатывалось солнце.

У них еще множество дел. Нелегкая задача — выяснить состав сложного, неизвестного в науке вещества. Узнали, сколько в нем азота, углерода, водорода, кислорода, серы; нашли присутствие металлов — железа, никеля, кобальта. Пока никак не удавалось определить молекулярный вес. В воде это вещество не растворяется — ну, не беда, есть другие растворители. Однако надо доказать, что, растворяясь в чем-то, вещество своего состава не меняет.

Шаповалов комбинировал в уме, как построить такое доказательство. Хотелось тотчас же осуществить задуманный прием. И он страдал от голода. Вместе с тем он боялся, что Зберовский тоже голоден и с минуты на минуту скажет: «Давайте будем отдыхать — пора!» — и примется развязывать тесемки на рукавах халата.

Нет, Шаповалову теперь не до отдыха. Напряжение в его душе достигло какого-то высокого накала. Он с нарастающим азартом переходил к каждому следующему этапу работы. Оборвать ее сейчас, уйти ему казалось невозможным.

Стоя у вытяжного шкафа, он помешивал стеклянной палочкой закипающую жидкость.

А Зберовский и верно, судя по всему, устал. Сделал запись на листке бумаги, положил карандаш. Посмотрел в темноту за окном, на яркую люстру в комнате, затем на часы. Потрогал пуговицу на себе. Взглянул на Шаповалова.

«Сейчас поднимется из-за стола!» — чуть не с отчаянием подумал Шаповалов.

— Я вас совсем уморил, — сказал Зберовский извиняющимся тоном. — Может, вы пообедать сходите?

— А вы?

— Я — нет! Пока вы пойдете поесть, я буду продолжать один. Уж очень хочется — сегодня до конца. Или трудно вам?

— Знаете, а я все опасался, что вы решите отложить на завтра…

— Я тоже опасался, — повеселев, проговорил Григорий Иванович.

И оба улыбнулись.

У Шаповалова в письменном столе была черствая французская булка. Вспомнив о ней, он выдвинул ящик, развернул газету, в которую она была завернута. Разломал булку пополам и молча подал половину Зберовскому. Григорий Иванович поблагодарил и взял.

Сполоснули под краном два

чистых химических стакана, наполнили водой. Сели рядом и начали с явным удовольствием есть. Это очень вкусно, когда люди голодны — запивать черствый хлеб глотками холодной воды.

За этой булкой возникло что-то новое в их отношении друг к другу. Вот они жуют, посмеиваются. Словно все необыкновенно просто между ними, как если бы они были товарищи и сверстники, точно они в дружбе давно. В глазах Шаповалова искрится озорная мысль, а Григорий Иванович смотрит с мягкой, приязненной улыбкой.

Последние куски доедали стоя. Опять взялись за колбы. Кипятили, замораживали, по шкалам приборов отсчитывали тысячные доли градуса. А после полуночи дошли до главных испытаний: уже в темных очках Шаповалов включил сразу обе ослепительные лампы собранной днем установки.

Зберовский тоже надел темные очки. От ламп веяло жаром.

Перед ними в очень ярком свете система стеклянных сосудов. Посередине — трубка, наполненная бурым веществом. Пустили в нее воду. А трубка вдруг как озарится пронзительной зеленью!

— Петр Васильевич, глядите, глядите! — возбужденно воскликнул Зберовский.

Лампы жгут и руки и лицо. Для обоих, для Зберовского и Шаповалова, теперь словно ничего вокруг не существует. Все их внимание здесь. Они одновременно то открывают, то закрывают стеклянные краники; наклоняясь над столом, присматриваются к виду жидкостей в разных сосудах. Они теснят один другого, руки их сталкиваются, но оба они не замечают этого.

— Профессора Зберовского просят к телефону, — раздался голос со стороны двери.

По голосу Шаповалов узнал дежурного лаборанта, пришедшего сюда, — а лаборанты вообще дежурят внизу, на первом этаже; там и телефон.

— Абсолютно не могу! — не оборачиваясь, бросил Григорий Иванович.

— Супруга ваша зовет… беспокоится…

— Ну, занят, спасибо, так ей скажите. Некогда мне! И прошу не мешать!

Скрипнула закрываемая дверь.

Проверили: чистая вода, пройдя на свету сквозь трубку с веществом Лисицына, остается совершенно чистой. Никаких примесей не получает. Какая входит, такая и выходит. Просто фильтруется сквозь порошок.

— Григорий Иванович, дадим? — нетерпеливым шепотом спросил Шаповалов; его пальцы уже нащупали вентиль на газовом баллоне у стола.

Зберовский вытер рукавом вспотевший лоб.

— Давайте, — проговорил он, помедлив.

Пальцы повернули вентиль. Заклокотала вода в большой склянке — в нее ворвалась струя углекислого газа. Насыщенная газом вода пошла отсюда в трубку с веществом Лисицына.

Но из трубки она вытекает теперь уже не прозрачная, а белая от мути.

На какой-то миг Зберовский растерялся. Потом закричал с исступлением: