Судьба по-русски
Шрифт:
На следующий день мы сделали только один дубль. Актрисой она оказалась никакой…
Была проба Зинаиды Кириенко. «Длинношеее чудо» — так называли ее в группе, восторгаясь красотой и женственностью актрисы. Но… Зиночка наша оказалась беременной!.. Ей к счастью, а нам…
Попробовали на роль Ризберг Ию Саввину. Сыграла она на съемке по-актерски просто потрясающе, но… Ничего от «испанки» не было в ее облике…
Проб было много. Много было и капризов, и гонора, и высокомерия, и себялюбия. Характеры разные, школы разные, хоть
Главной нашей головной болью был, конечно, исполнитель роли Шмидта. Историческая личность… Это обстоятельство требовало портретного сходства, а также наличия у актера психофизических качеств, соответствовавших незаурядному характеру Шмидта: неврастенический темперамент, остро реагирующий ум, фанатическая вера в дело, которому герой посвятил себя. И при этом — какая-то детская доверчивость…
Обо всех претендентах на роль Шмидта рассказывать не буду. В каждом из них были удивительно совпадающие с прообразом качества, но… Но вот такой «чудинки», которая отличала Шмидта от других, не было.
Зато о пробе Сергея Юрского не могу умолчать. Приехал артист с глубоким знанием истории и жизни Шмидта. В короткой беседе с ним я понял — моя задача проста: не спугнуть его, не сбить с верного чувствования образа… В сцене свидания с Ризберг в каземате, когда Шмидт уже знал, что будет приговорен к смертной казни, Юрский смотрел на возлюбленную с жадностью, в его глазах читалась сумасшедшинка, он делал жесты непредсказуемые (такие жесты придумать нельзя) и поразительно точные. Речь на суде Юрский произносил одновременно и спокойно, с достоинством, и лихорадочно. Глаза его блестели предсмертным огнем. В кадре был гений в гениальном исполнении актера…
Я был уверен, что Юрский — главная моя находка! Но вскоре начались слухи, что начальство кое-где уже стало высказывать недовольство пробами Матвеева. Странно, пробы еще шли, я их никому еще не показывал, а слухи тут как тут. Зашел к директору киностудии имени Довженко Василию Васильевичу Цвиркунову.
— Что происходит вокруг «Почтового романа»? — спросил я откровенно, доверяя замечательному, честному человеку, инвалиду войны.
— Врать не буду, Женя. На меня жмут… Что касается вмонтирования Ленина в «Роман», я стою на твоей точке зрения и, где могу, доказываю это. Но пойми, я лицо официальное…
— Кого бесят пробы и почему?
— Не многих, но грозных… Речь о Шмидте. Он ведь немец, так? А пробуешь ты на эту роль кого? Юрского… Но ты раньше времени не нервничай и не психуй…
Работать становилось невыносимо трудно: ни дня, ни часа покоя. Нервы напрягались все туже и все больнее. Вскоре нанесли последний удар: Даниила Яковлевича Храбровицкого то ли уговорили, то ли уломали, но он привез в Киев вариант двухсерийного фильма— 1922 год, где действуют Ленин и Дзержинский, и ретроспекция в 1905 год…
— Что заставило тебя сдаться? — спросил я своего автора.
— Понимаешь, с-старик, я вдруг
На следующий день я показал Храбровицкому пробы. Он высоко отозвался о Светлане Коркошко на роль Ризберг и о Юрском и Александре Парра на роль Шмидта.
— По всему видно, что Юрского не утвердят, — сообщил я автору.
— Кто это может сделать? Дудки им! Будет так, как я скажу! — почти кричал Даня в монтажной.
Всю мерзость вокруг утверждения Юрского приводить не буду — противно. Но одна деталь достойна упоминания. В студийном «творческом» буфете к моему столику подсел довольно известный режиссер. Он был уже «под парами».
— Привет варягу! — дружески поприветствовал он меня и сел рядом. Слово «варяг» он произнес после того, как убедился, что нас не слушают.
— «Варяг» — это что, моя подпольная кличка? — спросил я, не очень располагая коллегу к беседе: настроение у меня было прескверное.
— Варягом называют не только тебя.
— Кого же еще?
— Храбровицкого, Марка Фрадкина, Револя Бунина и Юрского, — негромко сказал коллега.
Я действительно пригласил писать музыку к фильму Фрадкина и Бунина. Соображения были самые простые: Фрадкин — мелодист, а Бунин, кстати, ученик Шостаковича, — темпераментный симфонист…
Я чувствовал, что мой собеседник сказал не все. Он явно ждал моего вопроса, но я предпочел отмалчиваться — сердце сжималось.
— Я тут недавно был свидетелем одного любопытного разговора. — Режиссер оглянулся по сторонам. — Только, братец, давай договоримся: мое имя нигде и никогда не упоминай, а то ты уедешь к себе в Москву, а мне ведь тут жить… Понял?
— Обещаю, — коротко согласился я.
— Я был случайным свидетелем, когда голова Комитета Иванов распекал директора Цвиркунова за то, что тот готовит к юбилею Ленина фильм с героем немцем.
— Да что же за ё-ё-ё?! — не сдержался я. — Петр Петрович Шмидт был православной веры, его бабушка и мать были русскими женщинами!..
— Иванов сказал Цвиркунову: «И играть его будет еврей? Ты не вдумался? Случайно ли это? А там (значит, в ЦК) уже задумались… Учти, директор». Вот такой разговор, Женя, был при мне… — Коллега предложил выпить, я отказался — предстояла проба актеров на роли Ленина и Дзержинского…
Пробы показывались много раз: их смотрели и на студии члены художественного совета, и коллегия Комитета по кинематографии, и представители отдела культуры ЦК КП Украины… Как ни сражались мы с Храбровицким за Юрского, начальство утвердило Сашу Парру. И Светлану Коркошко. Саша, без сомнения, был хорош, но молод — значительно моложе возраста своего героя. Пришлось ему чуть ли не половину головы выбривать — делать большой шмидтовский лоб. Было много и других гримировочных ухищрений. Вскоре отношение Саши к роли, к делу и ко мне смягчило мою душу.