Судьба по-русски
Шрифт:
— Да ведь она — настоящая!.. Настоящая же!..
— Ну, чего психовать? Звонить надо! И сейчас же! — посоветовал Березко.
Карелов, тяжело вздохнув, обратился ко мне:
— Семеныч, звони ты… Как коллега коллеге!..
Я старался как можно мягче, дабы не подлить масла в огонь, объяснить, что мой звонок может быть дурно истолкован Лидией Андреевной! С каких это пор артист артиста приглашает в фильм? Так что звонить надо ему, постановщику. На том и порешили: звонить завтра — сегодня уже поздно.
Утром
— Значит, было так, Семеныч. Троекратно перекрестясь, позвонил. Слышу в трубке на басовитых тонах: «Ал-ле». Я — то да се, пятое-десятое… Мол, без вас, Лидия Андреевна, фильма не будет. А она мне такой вопросик: «Солдаты будут настоящие или статисты переодетые?» Тут я вроде как бы обиделся: «Как можно нашу героическую армию подменять статистами?» — «Тогда так, — басит она мне, — ты, гражданин начальник, посылай за мной машину, а я пока поглажу кофтенку и юбочки…» Я, конечно, как могу благодарю ее и говорю, что спешить не надо… а она мне: «Ты, гражданин начальник, должен знать: солдату кашу и песню надо вовремя подавать!»
Карелов, разгоряченный, отмерил несколько шагов по комнате, сел на подлокотник кресла и с грустинкой проговорил:
— Гражданином начальником назвала меня. Как думаешь, по лагерной привычке или из озорства?
— Вряд ли к унижению можно привыкнуть, — ответил я. — Шутила, конечно. Однако, видать, шутка больно хлестнула тебя…
На танкодроме (место, где велись съемки) все было в движении и все непривычно тихо: команды офицеров и режиссеров подавались вполголоса, вежливо. Во всем чувствовалось напряженное ожидание приезда легендарной артистки.
Солдаты, собрав полевых цветов, с букетиками расселись на траве вокруг танка. Подошла долгожданная машина. Триста солдатских голов повернулись к ней. Смешно и трогательно тянули юноши худенькие свои шейки и во все глаза всматривались в Русланову…
Она вышла уже одетая в сценический костюм, и ничегошеньки в этой народной любимице не было от звезды, примы, эстрадной богини… Просто родная русская женщина…
— Господи, сколько сынков у меня!.. — прошептали ее губы. И видно было, как увлажнились глаза.
Карелов поздоровался с Руслановой. Она обняла его как давно знакомого человека, хотела что-то сказать, но осеклась…
Потом обратилась ко мне:
— А тебя я знаю. Ты — Макар. Наш человек!.. — И, схватив меня за руку выше локтя, шепнула: — Веди меня к солдатикам!
Мы приближались к сцене-танку. Оператор Анатолий Петрицкий, боясь упустить несрепетированный момент встречи артистки с бойцами, прилип к глазу камеры.
Лидия Андреевна призналась:
— Поверишь, коленки дрожат… Вот дуреха старая!..
Солдаты, словно по команде, встали. Кто-то неловко, смущаясь, сунул ей в руку букетик из ромашек. Растроганная певица воскликнула:
— А ну, хлопчики, подсадите бабку на эту
В одно мгновение десятки рук потянулись к ней. Кто-то из офицеров сказал:
— Как генерала встречают…
— Бери выше, старик! — поправил его Карелов. — Она — генералиссимус русской песни! Так-то!
А Русланова была уже на башне танка. Стукнула каблуком по железу и, выдав широкое, ядреное «Э-э-х!», выбивая дробь, молодо пройдясь по броне, звонко, раздольно запела «Окрасился месяц багрянцем…»
Все внимало этому чуду. Казалось, птицы умолкли в лесу, собаки притихли в соседней деревне… Русланова пела! Еще! И еще!.. Потом:
— Устала я маленько. Но петь еще буду! Тебе что спеть? — обратилась она к розовощекому парнишке.
— Мне бы «Валенки», — хлопая белесыми ресницами, сказал вконец смутившийся солдат.
Лидия Андреевна зашлась в счастливом смехе. Смеялись и мы: всем нам было хорошо.
— Сыночек, дорогой, ну на тебе «Валенки»! — И запела!..
Это пела ее душа!
Сегодня все чаще приходится задумываться: как не хватает нам сейчас духовной силы, гражданского достоинства, способности щедро дарить людям красоту. Просто так. Как она!
Попутчик
Мысленно чертыхаясь на ветреную с дождем погоду, бежал я по перрону с одним-единственным желанием: ввалиться в «СВ», сбросить одежду, нырнуть под одеяло и спать… Спать… Спать…
Стоявшая возле вагона проводница встретила меня ворчливо: «Ну артисты, и в слякоть не сидится им дома. Проходи, проходи, с билетом там разберемся».
В купе, к моему удовольствию, никого не было, а до отхода поезда оставались считанные минуты, и я испытал предчувствие сладостного одиночества…
Не успел поезд набрать скорость, не успел я расслабиться, как лязгнула дверь и в купе появился промокший до нитки офицер… Он бросил на коврик чемодан, сел на свободную постель, голова его беспомощно склонилась на грудь… Так, с закрытыми глазами, не шевелясь, сидел он очень долго. Только изредка тяжело вдыхал и тихо, рывками выдыхал. Словно сдерживал рыдания.
С парнем что-то неладное, подумал я, или простуда лихорадит его, или пьян до чертиков.
— Ты разделся бы, лейтенант, — сказал я, не скрывая и сочувствия к нему, и раздражения.
Слова мои повисли в воздухе. От офицера — никакой реакции. Так посидел он еще с минуту, потом рывком встал, сбросил с себя плащ и китель, раскрыл чемодан, выставил на столик бутылку водки и вокзальный пакет с дежурной едой: яйцами, холодной котлетой, зачерствевшими кусочками хлеба и не первой свежести сыром. Все так же молча принялся зубами срывать с горлышка бутылки пробку. Забулькала водка в чашку. Поднес он ее ко рту. Сморщился… По всему было видно: непьющий парень, но, преодолевая отвращение к спиртному, насилует себя… Пьет…