Судьба-Полынь Книга I
Шрифт:
Ублюдки! Жнец зарычал в злом бессилии. Перчатка Рики! Похитители забрали ее вместе со стеганкой и рубахой. Только не перчатка! Пусть берут все, что угодно, кроме нее…
Кое-как развернувшись, огляделся, насколько позволила занемевшая левая сторона лица и заплывший от побоев глаз.
«Лучше бы ослеп совсем…»
Четверо незнакомцев, закутанные в накидки бурого цвета, придавили к земле оглушенного Нура. Пятый разжимал ему зубы кремневым ножом, шестой нес глиняную миску, в которой мерцали раскаленные угли.
Десятник рванул к врагам.
Ноги подломились, без того израненное тело грянулось об землю.
Многоголосый смех перекрыл жуткие звуки.
Подобравшись к размытым фигурам на достаточное расстояние, Ильгар рывком воздел себя на ноги и бросился на противников… Сделал два неуверенных шага, накренился и упал на бок.
Смех стал громче.
«Они смеялись не над Нуром, — мелькнула на задворках сознания смутная догадка, — а надо мной…»
Его снова окутала темнота, оставив один на один с ледяным взглядом и сонмом теней.
Грань между бредом, снами и явью истончилась, а потом исчезла окончательно.
Одно проникало в другое, смешивалось с третьим и снова изливалось в первое. Где-то кружил снег, солнце в мгновение ока прокатывалось по чистому небосводу и, под проливным дождем опускалось в океан, наполняя мир шипением и туманом.
Как разбитую мозаику Ильгар пытался собрать осколки воспоминаний воедино.
Вот его ведут через узкую тропку между огромными дубами. Вот осторожно перебираются через изрезанную венами ручьев чащобу. В следующей вспышке воспоминаний он сидел, привалившись спиной к борту долбленки, медленно ползшей по заиленному озеру. Потом находился на освещенной костром поляне, крепко привязанный к дереву.
Десятки картинок кружились крохотными светлячками в темноте сознания, перемешиваясь, разлетаясь и вновь собираясь в кучу.
Дорога казалась бесконечной.
Все это время пленника мучила головная боль, левый глаз оставался незрячим. Десятник не помнил, чтобы его кормили. Лишь заставляли пить отдающую тухлятиной воду, в которой плавали какие-то травы и лепестки. Питье тут же выходило со рвотой. Что произошло с Нуром, он не знал. Скорее всего запытали до смерти.
О побеге не приходилось даже мечтать. Слишком слаб, чтобы ускользнуть от незнакомцев. Да и куда идти? Кругом топи. Даже умелый проводник заплутает, не говоря о чужеземце. Одно успокаивало: убивать его не собирались. Иначе, зачем тащат так долго? Значит, нужен для каких-то целей. А раз так, то не все потеряно, еще может подвернуться шанс улизнуть. Стоит лишь немного поднакопить сил, да разузнать, что нужно этим… он не знал, к кому угодил в плен. Временами грудь сковывал холод, но большую часть времени воин не чувствовал ничего. Разглядеть незнакомцев не получалось — те прятали лица под глубокими капюшонами.
В том, что разведка в топи обречена на провал и из нее не выйдет ничего хорошего, Ильгар уверился с того самого момента, как погиб Нот. Суеверным человеком десятник себя не считал, но еще волхв Карагач говорил, что мир соткан из примет, и кто умеет их читать, сам правит лодкой на реке судьбы. А чем не знак — странная дикая смерть знаменосца от колдовства. Затем черноволосая и ее предостережение.
«Поглядим».
«Знаки — предупреждение богов простым смертным»…
Но Ильгар давно наплевал на всех богов. Он сам себе примета.
Близость смерти нагоняла пораженческие мысли и отчаянье, делая его брюзгой, но он не сдался. Устал, обессилел, но не сдался.
Солнце исчезло с небосвода. Здесь всегда царили сумерки, сменявшиеся ночью глухой и темной.
Сил на побег скопить не удавалось. Тело из союзника превратилось в предателя. С каждым днем, лишенный еды и нормального отдыха, десятник слабел, еле дожидался ночевок, чтобы рухнуть на землю и, закутавшись в плащ, уснуть. Кошмары больше не мучили — каждый день был кошмаром. Смертельная усталость вытеснила сны. Вместо них — короткие обрывки черноты, а следом — безжалостные удары ногами или палками, возвещавшие, что рассвело.
Таким и запомнил путешествие по топям: полным боли и усталости.
«Боль и усталость…»
Эти чувства стали единственными на свете. Сколько черных мыслей и безнадежности крылось за ними! Больше ничего не имело значения.
Чем дальше забирались в топи, тем меньше оставалось шансов убежать. В отчаянье десятник попытался уползти в густые заросли папоротника, где журчал ручей. Но, не добравшись до воды, потерял сознание. Пришел в себя от холода и нехватки воздуха. Его столкнули в ручей, и, казалось, целую вечность топили. Он сопротивлялся, молотил руками, разбивая кулаки об устилающие дно камни и корни, лягался и бил локтями, даже укусил одного из мерзавцев за палец. Остервенение, с которым он цеплялся за жизнь, чем-то приглянулось похитителям. Его не стали добивать, вытащили из воды и просто избили до полусмерти. Забвение в этот раз не пришло, и жнец в полной мере ощутил прелести изувеченного тела.
Как только сумел пошевелиться, сам вправил сломанные на левой руке пальцы, смастерил лубок из разорванного плаща и подобранных палок.
Объявилась мелкая крылатая живность. Почему-то спутников лысые мухи и москиты не трогали, вся «ласка» мелких кровопийц доставалась ему.
Однажды десятнику не удалость встать с земли. Проснулся и не смог пошевелиться. Но один из незнакомцев напоил его горячим отваром и втер в десны какой-то кислый порошок. Через десять ударов сердца удивленный жнец встал и пошел. Сначала как деревянная кукла. А через несколько шагов уже скакал по кочкам, огибал бочаги и трясины, даже не подумав убежать или утопиться. Вечером, когда объявили привал, упал, где стоял.
Последовал долгий, беспросветный провал в памяти.
В себя Ильгар пришел резко. Открыл правый глаз и тут же сел. Огляделся.
Он находился в дощатой хибаре. Пол устилал гнилой тростник, из мебели лишь лежанка на полу да некое подобие стола из плохо пригнанных друг к другу досок. Вместо двери — дырявая шкура неизвестного животного, сквозь разрывы в которой в лачугу проникал слабый дневной свет. Больше внутри жилища — если это убожество можно назвать жилищем — ничего не имелось.