Судьба попугая
Шрифт:
Захар, заметив этот взгляд, обернулся к Ангелу и пояснил:
— Понимаешь, — говорил он. — Горбун ему нормы установил, чтобы польза от него шла. Так прямо в свою тетрадь и записал: дневная норма — детей музыке учить и пять песен спеть. Ну вот он чего-то и подумал, что если он больше песен споет, то жить лучше других будет…
— А у тебя тоже норма записана? — спросил задумчиво Петр у Захара.
— Записана, сам видал. Там так: дневная норма — коптить мясо…
— А сколько мяса коптить не записано? — все еще допытывался однорукий Петр.
— Не-е,
Ангелу разговор этот был не совсем интересен, и он уставился на висевшую на крюке под потолком масляную лампу, светившую тускловато, но настойчиво.
Вокруг лампы вился какой-то мотылек.
— Вишь, — сказал, тоже глянув на лампу, Захар. — К свету хочется!
Приятный теплый запах копченого мяса закружился в воздухе.
Петр заерзал на своем табурете, закрутил головой.
— Кажись, готово! — сказал.
— Готово-то готово, — проговорил, подымаясь, Захар.
Тут и Петр поднялся, и ушли они из-за стола суетливо. И где-то совсем рядом за стенкой звучали их голоса и вздохи; йотом что-то упало, и Захар выругался. В ответ умиротворяюще прозвучал голос Петра.
Ангел сидел один за столом. Мысли ушли. На душе было легко, но не радостно.
Минут через пять вернулись Захар и Петр. Захар поставил на середину стола миску с куском копченого мяса и рядом положил три ножа с деревянными ручками.
— Такого вкусного еще не выходило! — сказал он с гордостью. — Все от дерева, конечно. Какое дерево положишь; если оно со вкусом, то вкус этот при сгорании в мясо переходит. А тут я еще листьев дикой малины добавил…
И он, взяв один из ножей, потыкал сначала кусок мяса, а потом резанул по нему так, что ломоть от него отрезался и из миски упал на стол. Захар взял его крепкими толстыми пальцами и стал сосредоточенно есть.
Глава 28
Зауральская весна набирала силу. Во время переездов из одного тылового городка в другой Марк Иванов любовался зеленью, лесными и полевыми цветами, радовался, слыша пенье жаворонков и просто крики диких птиц. А по ночам, часто просыпаясь от скрежетанья матрасной сетки, он замирал, затаив дыхание, слушал тишину, иногда нарушаемую природными шумами: ветром, дождем или невидимым зверем. В некоторых рабочих общежитиях или просто в хатах, где они. ночевали, водились мыши, и там Марк прислушивался ночами к их перебежкам и попискиванию. Как-то свыкся он со своей тяжелой жизнью, свыкся с наглазной повязкой из темной материи.
Уже пятый год шла война. Пятый год они с Кузьмой мотались по ее дорогам. Правда, после ранения дороги были уже не военными, а тыловыми, но легче от этого не стало.
Вот и этой майской ночью Марк лежал в маленькой комнатенке третьего этажа рабочего общежития какого-то завода. Рядом храпел приставник Парлахов, на столе в своей клетке спал попугай Кузьма. А Марк лежал, затаившись, и слушал тишину. Он лежал под окном, и страшно хотелось ему приподняться и посмотреть в это небольшое окошко, но боялся Марк скрипа матрасной сетки, боялся
Тишина была прозрачной и хрустальной. А еще она была теплой и даже, как казалось артисту, ласковой. И слушая ее, он вспоминал детство и просто довоенные годы. Вспоминал все хорошее и даже не очень хорошее. Вспоминал, как ехал однажды в поезде в купе, пропитанном сырой нефтью. Тогда, а было это до войны, Марк был просто в отчаянии из-за этой разлитой нефти. А сейчас все вспоминалось легко и даже вызывало ностальгическую улыбку.
Парлахов заерзал, захрапел громче, а потом минут через пять затих и уже только посапывал.
Марк, воспользовавшись шумом, приподнялся на кровати и приник к окну. Вверху он увидел темно-синее небо, пропитанное золотыми разводами звезд. Марк попробовал рассмотреть отдельные звезды, но это ему не удалось —заболели глаза, и он закрыл их на минутку, уцепившись руками в дощатый подоконник. Потом снова открыл и посмотрел вверх, на небо. Опять были видны золотые разводы звездных скоплений, но самих звезд Марк не видел.
«Что-то с глазами, — подумал Марк. — Надо будет после войны пойти к врачу…» Он опустился на кровать. Попробовал заснуть.
А в это время с заоконного неба сорвалась одна звезда, и долго летела она вниз к земле, пока не ударилась об нее где-то далеко от этого зауральского городка. Ударилась и рассыпалась, встряхнув при этом раскинувшийся рядом лес и разбудив пристроившуюся за лесом деревню. Залаяли собаки в деревне. Кто-то с горящей свечкой в руке вышел на порог. Но было снова тихо, и ночь продолжалась.
Утром солнечный луч упал ярким желтым пятном на деревянный пол их комнатки. Начинался новый день.
После завтрака в столовой общежития Марк с попугаем и Парлаховым пошли на энский завод, расположенный за городком.
Пели птицы, и дыхание ветра было теплым.
Над крышами серых домов кружили вороны и голуби-сизари.
И Кузьма, сидя в своей клетке, покачивавшейся над землею, радостно крутил головой по сторонам, видя вокруг не шинельное сукно чехла, а настоящую живую жизнь.
Показался забор, и Марк послушно надел повязку. Взял Парлахова под руку.
Скрипнули ворота. Марк услышал, как Парлахов спросил у сторожа-охранника, как пройти в красный уголок.
Привычные «слепые» повороты, ступеньки. И вот уже невидимая сцена. Когти Кузьмы впиваются в правое плечо, а Парлахов шепчет:
— Еще минутку надо подождать! И Марк ждет.
— Давай! — снова шепотом командует приставник.
— Говори, Кузьма! — повернув голову направо, передает команду Марк.
Упал на пашне у высотки, — декламирует Кузьма,Суровый мальчик из Москвы, и тихо сдвинулась пилотка с пробитой пулей головы. Не глядя на беззвездный купол И чуя веянье конца…
И вдруг кто-то врывается в не видимый Марку красный уголок. Хлопок двери, и истошный крик, непонятно, мужской или женский: «Товарищи! Победа! Победа, товарищи!» И невидимая аудитория вскакивает, опрокидывая стулья. Шум.