Судьба попугая
Шрифт:
Выпили по третьей.
— Я, когда домой вернусь, — заговорил солдат, — первым делом на работу устроюсь, в автопарк…
Ваплахов глянул на Солдаткина с некоторым осуждением.
— Первым делом жениться надо, — сказал он, однако не намереваясь вступать по этому поводу в горячий спор.
— Нет, — не согласился солдат. — Первым делом надо в автопарк устроиться. Я так люблю запах бензина, масла машинного…
И солдат поднес к лицу и понюхал собственную руку. На лице у него было выражение настоящего счастья.
Офицер
— Подрастет — поумнеет, — сказал он и разлил по кружкам остатки спирта.
— Ну, на коня, и поедем!
Вскоре они уже ехали в «газике» по ночным безлюдным улицам. За рулем сидел младший лейтенант. Рядом с ним — Добрынин. Солдат-шофер спал на заднем сиденье, бормоча что-то сквозь сон.
Ваплахов остался в домике. Военных он любил, но в эту ночь захотелось ему побыть одному, посидеть за столом перед горящей свечой, как это делал народный контролер, подумать.
Часть находилась в пяти километрах от городка.
Майор Андросов, оказалось, знал о существовании Добрынина, как знал он о каждом гражданском мужчине, находившемся в момент войны на подконтрольной ему территории тыла. С интересом прочитал он мандат народного контролера, потом попросил написать текст радиозапроса в Москву. А когда текст был готов, майор самолично отнес его радисту и, вернувшись, предложил Добрынину отдохнуть, дожидаясь ответа. Однако спать народному контролеру не хотелось. Тогда майор предложил ему посидеть в их библиотеке, почитать что-нибудь.
Добрынин охотно согласился.
На полках он обнаружил книги только двух видов: военно-политическая литература и стихи. Настроение было приподнято-пьяным, и руки сами потянулись к сборникам стихотворений. Просматривая эти тонкие, зачитанные до дыр книжицы, Добрынин иногда останавливался и читал вслух одно или два стихотворения. Потом ставил сборник на место и доставал следующий. Так в руках у него показалась книжечка, имя автора которой сразу насторожило память: «Бемьян Дебный. Как 14-я дивизия в рай шла».
Где-то Добрынин слышал это имя, но где? «Коммунист хороший, но человек очень плохой…» — донесся откуда-то из глубин добрынинской памяти знакомый голос.
А Дмитрий Ваплахов сидел перед оплывающей желтым воском свечой, смотрел на огонек и бормотал на своем родном урку-емецком языке:
Бар кан тар Уйкымун юсут, Сарбын таг Ус импан атын…
Вдруг что-то ударилось в окно, и стекло задребезжало так громко, что перепуганный Ваплахов задул свечу и присел на корточки, затаив дыхание.
На лбу выступил холодный пот. Он вспомнил, как в самолете, когда летели они из Москвы, просил его Добрынин больше никогда, даже самому с собой, не разговаривать на своем языке, чтобы больше ни у кого не возникло сомнения в том, что он, Дмитрий, русский. Неужели он забыл об этом предупреждении? Или мало ему было седины, в одну кремлевскую ночь состарившей его на
Нет, думал Ваплахов, все я помню… Это ночная тишина, победа и мысли о Тане Селивановой, вот из-за чего проявил я опаснейшую оплошность. Снова прислушался, но было тихо. На корточках прокравшись по коридору к двери, Дмитрий приложил ухо к дереву, но ничего не услышал. Тихо, придерживая пальцами, снял дверной крючок и чуть подтолкнул дверь правым плечом. Дверь приоткрылась.
На улице уже привыкшими к темноте глазами Ваплахов никого не увидел. Только что-то мелкое лежало под окном. Видимо, предмет, которым кто-то бросил. Но зачем? Чтобы испугать его? Или чтобы напомнить о светомаскировке, которую они с Добрыниным практически никогда не соблюдали.
Ваплахов взял предмет в руки. Это была мертвая птичка.
Дмитрий облегченно вздохнул и поднялся на ноги, все еще держа ее в руках. Оглянулся по сторонам. Потом отошел от домика к одиноко росшему на другой стороне улицы тополю и опустил холодный мягкий комок на землю.
И тут вспомнил он, что над любым умершим существом надо прочитать юлусу — напутствие, иначе душа умершего зверя или птицы не вернет тело природе, и превратится мертвое тело в камень, преградив траве или дереву путь к солнцу.
Зашептал Дмитрий юлусу, на ходу переводя ее на русский и от этого то и дело запинаясь — не хватало в русском языке слов, чтобы звучала юлуса так же высоко и проникновенно, как звучала бы она на урку-емецком:
— Выйди-вылети, став ветерком и опустив уже ненужные крылья. Забери с собой память о земле и небе. Взлети туда, где Эква-Пырись кормит синих птиц небесной пшеницей. Поклонись ему верхними облаками и скажи, что внизу уже ночь, и спят медвежата в берлоге, спят мох и трава под снегом, и не знают они про то, что звук, веселивший небо, уже не имеет тела.
Так и не дождавшись Добрынина, лег Ваплахов спать.
Добрынин появился только под утро — его привез тот же «газик», только теперь за рулем был уже немного проспавшийся рядовой Солдаткин.
Добрынин был бледен и угрюм. Он положил на стол маленькую книжицу стихов поэта Бемьяна Дебного, подаренную ему по его же просьбе майором Андросовым; достал из кармана сложенную вчетверо бумагу, развернул и разровнял ее ребром ладони и, опустив перед собой на стол, уставился в ее скудные холодные строки.
Ваплахов, разбуженный таким громким возвращением, подошел и заглянул через плечо начальника.
Луч солнца только-только заползал на эту бумагу.
Дмитрий прочитал: «Радиограмма. Город NX872 в/ч АЮГ 117/43 для нар. контр. П. А. Добрынина. В приезде в Москву нет необходимости, приказываю Добрынину и Ваплахову до 13 мая с. г. перебазироваться в город N УК 4236 на объект ФНР-115 для последующего контроля продукции. Поздравляю с победой. Кремль, уполномоченный по делам народ, контролеров Свинягин».