Судьба самозванки
Шрифт:
Или настоящая катастрофа.
И я ломаюсь.
– Я скучаю по тебе, Бен.
Так.
Блядь.
Сильно.
Тринадцать
Найт
Ее сердце перестало биться. Я убил ее своими руками, и она возродилась, как и было задумано.
Моей.
Ее кожа безупречного бледного оттенка, щеки естественного розового. Ее снежные волосы почему-то стали белее, словно обмороженные
Я мог бы.
Это разрушило ее.
Гребаная предательница королевского двора, вот кем я ее считал, но я ошибался.
Это так чертовски неправильно.
Эта девушка, она хранит часть меня глубоко внутри себя. Если бы я знал, где она это прятала, я мог бы просто разорвать ее и забрать это обратно, но я не дурак. Я знаю, что это работает не так, точно так же, как я знаю, что произойдет дальше.
Это уже происходит. Я чувствую это глубоко в центре своей груди, где, как говорят, создается связь. Это больше не пустая боль в поисках чего-то, чего оно не может найти. Это нашло ее.
Оно хочет ее.
Я хочу ее.
Я стискиваю зубы, отрицая мысли, которые не могу контролировать.
Пустое сердце, которое проявило себя в тот момент, когда она была в пределах досягаемости там, на Земле, сейчас полно, но есть дыра, которой не должно было существовать. Она течет, как черная смола, прожигая себе путь по венам с каждой умирающей над головой звездой.
Она, должно быть, тоже это чувствует.
Напряжение ее дара, цепи, обвивающиеся вокруг него - наказание от судьбы за то, что я отверг дар, который она мне дала, - не то чтобы она даже знала, на что похож ее дар.
Но я выиграю войну со своим разумом, даже если причины сейчас иные, чем были час назад.
Я откажусь от маленькой куклы, совершенством которой меня дразнят.
Я не могу оставить тебя, маленькая Лондон.
Пальцы дергаются, чтобы коснуться того, что принадлежит мне, в момент, когда я думаю об этом, поэтому я призываю ветры наверху, скользя ими по ее щеке.
Ее губы изгибаются во сне, и мне приходится отвести взгляд.
Всего несколько часов назад она была обернута вокруг моего члена. Теперь это ощущается по-другому. Как прощание.
Я подношу горлышко бутылки ко рту, не в силах оторвать глаз от ее шелковой кожи. Ее нога высовывается из-под простыней, прямо на линии яркого лунного света, пробивающегося сквозь звездное стекло наверху. Это не то, чего я хотел, но я знаю, что загнан в угол без гребаного выбора.
Ставя теперь уже пустую бутылку скотча на стол, я встаю во весь рост. Все еще чувствую ее запах на себе, ее вонь прилипает ко мне, будто она принадлежит этому месту. Потому что это так. Все в Лондон принадлежит мне, даже ее гнев. Я бы заключил это дерьмо в объятия и позволил бы ей взорваться от моего прикосновения. Черт, но я ненавидел ее.
А еще больше я ненавидел то, что совсем
Шипя, я стискиваю зубы и сокращаю расстояние между нами, пока ее кровать не касается голеней. Наклоняясь вперед, убираю ее светлые волосы со щеки и напрягаюсь, когда она перекатывается на спину, шелковый халат распахивается и обнажает безупречную плоть. Два идеально розовых соска смотрят на меня в ответ, подтянутый живот напрягается, когда она раздвигает ноги.
– Черт… - рычу я, слегка проводя кончиком пальца по внутренней стороне ее обнаженного бедра. Это не тепло, которое разливается по всему моему телу от простого прикосновения, это лед.
Как будто мороз проник в кровь. Она нужна мне. Но я не могу ее получить. Я не заслуживаю ее, и она не хочет меня.
Она бы никогда не захотела меня.
– У тебя вошло в привычку наблюдать за мной, пока я сплю?
– сонно шепчет она, но ее тело не двигается.
– Иногда. В других случаях я кончаю тебе в рот, а ты даже не знаешь об этом.
У нее нет умных замечаний, просто пристальный взгляд, в ее глазах печаль, которую я терпеть не могу.
– Найт?
Я опускаюсь на край кровати, изо всех сил пытаясь сосредоточиться на единственной ванне, которая стоит посреди комнаты. Только я начинаю представлять Лондон голой в этой ванне и все те разные способы, которыми я мог бы трахнуть ее, в ней и вокруг нее.
Я прочищаю горло.
– Я не хочу ненавидеть тебя, но я ненавижу, - ее слова возвращают меня в настоящее.
Лондон - жесткая женщина, и она ни перед кем не смягчает свои углы. Мне это в ней нравилось. Она брала все, что, блядь, хотела, и ей было похуй, как это выглядело для кого бы то ни было. Я бы сказал «нарциссичная», если бы у нее не было так много замечательных черт, которые противоречили этому термину.
Она, должно быть, перекатывается на бок, потому что кровать колышется подо мной.
– Я буду ненавидеть тебя вечно, Найт. Я знаю себя, - ее голос утонул во сне.
Я должен бороться с собой, чтобы не смотреть на нее, чтобы увидеть, действительно ли она проснулась. Я знаю это, но знать и слушать слова, слетающие с ее губ, - это совсем другое, черт возьми.
– Я никогда тебя не прощу и собираюсь сделать твою жизнь невыносимой.
Последнее слово - призрак слогов на ее губах, и когда я поворачиваюсь, чтобы наконец взглянуть на нее, я удивлен, увидев, что ее глаза слабо смотрят в мои.
– Итак, прямо сейчас, не мог бы ты просто полежать со мной.
Это как удар под дых, только кулак держит C4, и он взрывается внутри меня.
Скидывая туфли, я проскальзываю под одеяло, задерживая дыхание, когда она придвигается ко мне. Ее энергия смягчается, когда она опускает голову мне на грудь, и я, наконец, выпускаю дыхание, которое задерживал. Впервые за гребаные недели.
У нас с Лондон было много чего, но нежность друг к другу не входит в их число. Я зажмуриваю глаза, когда в голове вспыхивают образы прошлого. Правда проносится в сознании, как напоминание о том, каким чертовски глупым я был. Каким слепым. Обманутым.