Судьба штрафника. «Война всё спишет»?
Шрифт:
В конвоиры мне достался низенький молоденький солдат. Он, как и предписывалось, взял винтовку наперевес, отстал на 10 шагов, и мы пошли, но, как только спустились по крутому склону, конвоир скомандовал «Стой!» и подошел ко мне.
— Давай сядем, перекурим? — сказал он. — Я знаю, что бежать тебе некуда, убежишь — расстрел.
Я ответил, что не курю и не рехнулся еще, чтобы бежать, — наоборот, рад, что попаду в штрафную роту, а не в тюрьму. Он достал флягу со спиртом, глотнул и занюхал кусочком хлеба, а потом сжевал
— Эх, и жрать же хочется! Я не успел пообедать. Правда, мне дали сухой паек на день, но он еще пригодится. Пойдем!
Мы встали, он хлопнул меня по плечу и забросил винтовку за спину, предварительно сняв штык. Вскоре показалось село. Солнце, перевалившее за обед, сильно пригревало, и конвоира моего разморило от глотка из фляги. Он возвратил мне ремень и отдал свою винтовку, в село мы вошли как два друга. Конвойный выбрал хатку поаккуратнее и сказал:
— Здесь мы и заночуем, спешить нам некуда. У меня целые сутки свободные, а могу и больше задержаться, скажу, что не успел.
В хате жили пожилая женщина и ее невестка в возрасте 25–27 лет. Конвоир хоть и был мал ростом и тощ телом, но оказался богат нахальством. Он сказал женщинам, что мы идем в свою часть и заночуем у них.
— Идти далеко, в село Криничное, а мы с утра в пути и очень устали, — соврал он, — да и ничего еще не ели.
Старая женщина заахала и сказала молодой, чтобы достала картошки.
— Соли у нас нет, — сказала она, — а сальца займем у соседей.
Соль, с хорошую пригоршню, нашлась у моего конвоира. Он развязал тряпочку и отсыпал половину хозяйке.
Вскоре картофель, поджаренный на сале, доходил на сковородке, запахом и видом испытывая наше терпение. Мы сидели на лавке за столом и голодными глазами неотрывно смотрели на еду. Конвоир вытащил из вещмешка кусок хлеба, отрезал четыре ломтика, достал флягу и попросил стаканы, стесняясь объема наших солдатских кружек. У хозяйки нашлись три рюмки.
И вот сковорода на столе, в рюмки налит разведенный спирт. Его запах портил наслаждение, которое я предвкушал, смотря на румяную картошку и шкварки. Я отказался от своей рюмки, не стала пить и невестка. Солдат выпил с хозяйкой за победу и чтобы все остались живы — и мы, и ее сыночек.
Женщины почти не успели приложиться к сковородке, так быстро мы ее опорожнили. Конвоир захмелел и разговаривал громко и уверенно, рассказывал, как воевал. Хозяйка пыталась рассказать, как они жили «под немцем», но солдат нашел благодарную аудиторию, зная, что его никто не перебьет, не высмеет за бахвальство и ложь, и старался показать себя бывалым воякой. Впрочем, наверное, была в его словах и доля правды, потому что на груди у него блестела медаль «За отвагу», а в то время награждали еще мало. Но какая доля? Его красноречие подогревала молодая хозяйка.
После сытного ужина и всего пережитого я начал клевать носом, и хозяйка повела меня в сени, постелила постель,
— Мама, я пойду ночевать к своим.
Ночью я проснулся оттого, что кто-то ладонью прикрыл мой рот. Луна слабо освещала сени, я открыл глаза и увидел склоненную надо мной фигуру, услышал шепот:
— Не пугайся, солдат, не шуми и… не гони!
Шепот был прерывистый и взволнованный, просящий. Да не старуха ли это — ведь молодая ушла? Женщина толкнула меня в бок, я подвинулся, и она навалилась на меня. Я задохнулся от поцелуев. Упругая грудь прижалась к моему голому телу, и женщина даже застонала.
— Это я… Я… Я не могу!.. Я так соскучилась по мужику! — шептала она, и я узнал молодую хозяйку. — Мне ничего не надо… Я немного полежу с тобой, поцелую тебя… Лежи так!
После неожиданной оторопи кровь ударила мне в голову, все сладостно заныло. Предательская койка скрипела, казалось, на весь белый свет. В самый неподходящий момент приоткрылась дверь из хаты, и старуха спросила:
— Чего не спите, солдат? Э-хе-хе…
Она вышла во двор, постояла, повздыхала и опять вернулась в дом. Спадал любовный угар, я постепенно приходил себя.
Сколько меня прежде мучили девушки, установив неприступную границу, а тут нежданно-негаданно я впервые испытал то, к чему мы всегда стремимся. Платоническая любовь, которой меня одаривали, была прекрасна, но эта полуобморочная плотская страсть была несравненна по необузданности чувств. Женя, как звали молодую хозяйку, не успела растратить себя — ее мужа забрали в армию через полгода после свадьбы, и она не знала, жив ли он. Видимо, так до конца и не погасив свою страсть, Женя ушла от меня на рассвете.
Проснулся я, когда солнце уже стало припекать. На спинке койки висели мое белье и одежда, отдавая свежестью. Во дворе на летней печке варился картофель с тушенкой — это мой конвоир расщедрился на свой сухой паек. Жени не было, она то ли проспала, то ли стеснялась показаться нам на глаза после бурной ночи.
— Во, бисова дивка, де ж вона е! — ворчала хозяйка, имя-отчество которой мы так и не узнали. — Солнце уже на дуб забралось, а ей нэма!
Мне хотелось увидеть Женю. Теперь я увидел бы ее совсем по-другому, чем накануне. Я вчера даже не запомнил ее лица — приятная молодая женщина, и все. Неужели не придет проститься? Не пришла…