Судьба — солдатская
Шрифт:
Спиридона Ильича расспрашивали, как была организована партизанская борьба в гражданскую войну, создавали ли базы снабжения и тогда, и еще поставили перед Морозовым массу вопросов. Спиридон Ильич кратко рассказал, а на прощание, посмеиваясь в усы, пожаловался:
— Сил-то у меня маловато вот стало.
Секретарь, поднявшись вместе с ним, похлопал его по плечу и ответил:
— Передадите опыт, и на печку. — И улыбнулся: — Если затащишь вас. — И уже серьезно: — Партии сейчас особенно нужны такие, как вы, люди. Война разыгрывается, сами знаете, не на шутку. Гитлеровцы рвутся в глубь страны как бешеные. Надо мобилизовать
— Читал. Как же, — задумавшись, ответил Спиридон Ильич. — Такое разве упустишь? Читал, да не раз, пока каждую буковку не впитал нутром…
Кому-кому, а Морозову особенно был понятен смысл слов, сказанных вождем народу. В гражданскую войну, когда белогвардейщина раздирала на куски земли государства, а сил у молодой республики вначале было недостаточно, чтобы сломить сопротивление врага, тогда партия тоже ставила все ресурсы на кон. Борьба шла не на жизнь, а на смерть. Брат не щадил брата, отец — сына. Хозяйничала во всем суровая необходимость революционного времени.
Взяв оставленные у дежурного милиционера винтовку и мешок, Спиридон Ильич вышел на улицу.
Был уже полдень. Солнце нещадно палило опустевшие улицы.
Поспешая домой, Спиридон Ильич все время думал о разговоре в райкоме партии, старался представить себе, что принесет ему, семье его, народу завтрашний день, и не, мог. Слишком гнетущи были сообщения, появившиеся на страницах газет. «Шутка ли, так прет немец! — думал он. — Такой силе каждый камешек надо поперек дороги положить — только так ее уймешь».
Чем ближе подходил он к своему дому, тем чаще его мысли сбивались на рассуждения о жене и дочери. О сыновьях он подумал так: они что, парни, им на роду написано с винтовкой побрататься. Вспомнил, как при въезде в город на «эмке», глядя на разрушения от бомбежек, заколотилось у него сердце. «Живы ли? — обожгла его тогда мысль. — Заехать бы. Хоть глазом посмотреть». Но Морозов даже не сделал шоферу намека. «Раз машину прислали, значит, что-то очень срочное», — подумал он, чтобы как-то отогнать мысли о семье.
Перед крыльцом Акулина Ивановна вытряхивала половики. Увидя подошедшего к калитке Спиридона Ильича, она выпустила из рук половик и так осталась стоять, причитая:
— Одни мы остались тут с сынишкой. Видел хоть своих-то? — У Спиридона Ильича сдавило сердце: «Случилось что-то!» — Уехали в Лугу. Красноармеец этот ваш увез.
— Расскажи хоть толком, — пожимая ей руку, Спиридон Ильич вперил в нее настороженный взгляд и думал, что, раз Петр не сказал, значит, что-то случилось с ними. — Когда уехали? Зачем?
Они вошли в дом. Там все было как прежде. Акулина Ивановна, рассказывая, ставила самовар. Спиридон Ильич слушал ее, а сам размышлял: «Что же с ними случилось в дороге?.. Вот шельмец, этот Петр. Что бы сказать!.. Чертяка, ведь не убил бы». Когда Акулина Ивановна смолкла, спросил:
— Писем от них не было?
— Да какие письма! — удивилась соседка. — Сказывают, почта совсем перестала работать. Война… Какие уж тут письма!
Пили густой кирпичный чай со сливками. Акулина Ивановна выставила на стол самодельный калач. Но Спиридон Ильич не наслаждался чаем — обуревали одна хуже другой мысли о жене и дочери. Вслух же, когда выпил чашку, проговорил:
— Будто никогда так и не чаевничал.
Он отодвинул
Явок было три: основная и две запасные.
Выучив адреса, пароли и отзывы, Спиридон Ильич вынул из кармана коробок со спичками и, подойдя к открытому окну, поджег бумажку.
Явки Морозов решил проверить вечером, чтобы пораньше утром отправиться в Вешкино, в отряд. Ненадежных надо было распустить из отряда по домам под каким-то предлогом, а с остальными провести соответствующую подготовительную работу и потом уходить в истоки реки Псковы, а будет там трудно, так и за реку Плюссу.
В комнате Вали Спиридон Ильич разделся и лег подремать. Кликнул Акулину Ивановну и попросил, если уснет, разбудить часов в восемь вечера. Акулина Ивановна вышла, плотно прикрыв за собой дверь. Он долго лежал, всматриваясь в потрескавшуюся штукатурку на потолке. Старался отогнать навязчивые мысли о семье и не мог. Рассуждал: «Все у нас не так, как у других… Вот Акулина Ивановна, ей, поди, все одно, какая власть. Она, знай, поторговывает. Мучки где-то достает на сдобу… Приспособляемость… И всех переживет. Здоровая, что ей». Но он не восхищался своей соседкой. Просто понимал, что в жизни могут быть люди и вроде нее.
Уснул Спиридон Ильич незаметно. Проснулся часов в семь вечера. Одевшись, проверил документы на право ношения винтовки, припомнил снова явки и вдруг решил уйти отсюда и больше не возвращаться, а ехать после встречи со связными прямо в Вешкино. Но тут же передумал. Как-то неудобно идти с винтовкой по домам. Еще заподозрит кто. Так и на след наведешь.
Спиридон Ильич налегке вышел из дому.
Сходив на одну из запасных явок и направляясь на основную, Спиридон Ильич призадумался. Нужного человека там он встретил, поговорил с ним, и не утешило его это знакомство. Связной был мелким служащим. Шилов. При разговоре с Морозовым он все время старался подчеркнуть свою преданность Советской власти, напирал на то, что ходил в активе, собирался вступать в партию… а голосок — тонкий и подобострастный — срывался на дребезжащие, пугливые нотки. «Никакой пролетарской закваски, — слушая его, думал Спиридон Ильич. — Такие сдадут запросто». По дороге на основную явку Спиридон Ильич решил твердо: с Шиловым дела не иметь. «Мало что рекомендован… Людей нам сейчас не видно. Вот если гитлеровцы захватят Псков, тогда оно, может, все и прояснится: вся вошь, как при Булак-Балаховиче, наружу выползет».
На основную явку следовало идти в Запсковье. Спиридон Ильич по дороге к ней думал, стараясь понять, как развернутся события вокруг его отряда, если немцы действительно прорвут фронт, захватят Псков и уйдут дальше. Мысль о том, что немцы могут вообще уничтожить Советское государство, и не приходила в голову, да если бы и пришла, он тут же прогнал бы ее. Вообще, Спиридон Ильич интуитивно считал, что его народ живуч и, перед какими бы испытаниями его ни поставила история, он устоит. Вот эта-то сила убеждения, вероятно, и делала Морозова стойким, наполняла его спокойствием и рассудительностью.